Page 50 - Собачье сердце

— Что же вы делаете с этими... с убитыми котами?
— На польты пойдут, — ответил Шариков, — из них белок будут делать на рабочий
кредит.
Засим в квартире настала тишина и продолжалась двое суток. Полиграф Полиграфович
утром уезжал на грузовике, появлялся вечером, тихо обедал в компании Филиппа
Филипповича и Борменталя.
Несмотря на то что Борменталь и Шариков спали в одной комнате — приемной, они
не разговаривали друг с другом, так что Борменталь соскучился первый.
Дня через два в квартире появилась худенькая с подрисованными глазами барышня в
кремовых чулочках и очень смутилась при виде великолепия квартиры. В потертом
пальтишке она шла следом за Шариковым и в передней столкнулась с профессором.
Тот, оторопелый, остановился, прищурился и спросил:
— Позвольте узнать?
— Я с ней расписываюсь, это — наша машинистка, жить со мной будет. Борменталя
надо будет выселить из приемной. У него своя квартира есть, — крайне неприязненно и
хмуро пояснил Шариков.
Филипп Филиппович поморгал глазами, подумал, глядя на побагровевшую барышню,
и очень вежливо пригласил ее:
— Я вас попрошу на минуточку ко мне в кабинет.
— И я с ней пойду, — быстро и подозрительно молвил Шариков.
И тут моментально вынырнул как из-под земли Борменталь.
— Извините, — сказал он, — профессор побеседует с дамой, а мы уж с вами побудем
здесь.
— Я не хочу, — злобно отозвался Шариков, пытаясь устремиться вслед за сгорающей
от стыда барышней и Филиппом Филипповичем.
— Нет, простите, — Борменталь взял Шарикова за кисть руки, и они пошли в
смотровую.
Минут пять из кабинета ничего не слышалось, а потом вдруг глухо донеслись рыдания
барышни.
Филипп Филиппович стоял у стола, а барышня плакала в грязный кружевной платочек.
— Он сказал, негодяй, что ранен в боях, — рыдала барышня.
— Лжет, — непреклонно отвечал Филипп Филиппович. Он покачал головою и
продолжал: — Мне вас искренне жаль, но нельзя же так с первым встречным только из-за
служебного положения... Детка, ведь это безобразие... Вот что... — Он открыл ящик
письменного стола и вынул три бумажки по три червонца.
— Я отравлюсь, — плакала барышня, — в столовке солонина каждый день... и
угрожает... говорит, что он красный командир... со мною, говорит, будешь жить в
роскошной квартире... каждый день ананасы... психика у меня добрая, говорит, я только
котов ненавижу. Он у меня кольцо на память взял...
— Ну, ну, ну, — психика добрая... От Севильи до Гренады, — бормотал Филипп
Филиппович, — нужно перетерпеть — вы еще так молоды...
— Неужели в этой самой подворотне?
— Ну, берите деньги, когда дают взаймы, — рявкнул Филипп Филиппович.
Затем торжественно распахнулись двери, и Борменталь по приглашению Филиппа
Филипповича ввел Шарикова. Тот бегал глазами, и шерсть на голове у него возвышалась,
как щетка.
— Подлец, — выговорила барышня, сверкая заплаканными размазанными глазами и
полосатым напудренным носом.
— Отчего у вас шрам на лбу? Потрудитесь объяснить этой даме, — вкрадчиво спросил
Филипп Филиппович.
Шариков сыграл ва-банк:
— Я на колчаковских фронтах ранен, — пролаял он.