Page 163 - Рассказы. Повести. Пьесы

— А мне хорошо! — проговорил Семен засыпая. — Дай бог всякому такой жизни.
— Ты, известно, семикаторжный. Тебя и черти не берут.
Со двора послышались звуки, похожие на собачий вой.
— Что это? Кто это там?
— Это татарин плачет.
— Ишь ты… Чудак!
— Привы-ыкнет! — сказал Семен и тотчас же заснул.
Скоро заснули и остальные. А дверь так и осталась не затворенной.
1892

Палата № 6

I

В больничном дворе стоит небольшой флигель, окруженный целым лесом репейника,
крапивы и дикой конопли. Крыша на нем ржавая, труба наполовину обвалилась, ступеньки у
крыльца сгнили и поросли травой, а от штукатурки остались одни только следы. Передним
фасадом обращен он к больнице, задним — глядит в поле, от которого отделяет его серый
больничный забор с гвоздями. Эти гвозди, обращенные остриями кверху, и забор, и самый
флигель имеют тот особый унылый, окаянный вид, какой у нас бывает только у больничных
и тюремных построек.
Если вы не боитесь ожечься о крапиву, то пойдемте по узкой тропинке, ведущей к
флигелю, и посмотрим, что делается внутри. Отворив первую дверь, мы входим в сени. Здесь
у стен и около печки навалены целые горы больничного хлама. Матрацы, старые изодранные
халаты, панталоны, рубахи с синими полосками, никуда негодная, истасканная обувь, — вся
эта рвань свалена в кучи, перемята, спуталась, гниет и издает удушливый запах.
На хламе всегда с трубкой в зубах лежит сторож Никита, старый отставной солдат с
порыжелыми нашивками. У него суровое, испитое лицо, нависшие брови, придающие лицу
выражение степной овчарки, и красный нос; он невысок ростом, на вид сухощав и жилист,
но осанка у него внушительная и кулаки здоровенные. Принадлежит он к числу тех
простодушных, положительных, исполнительных и тупых людей, которые больше всего на
свете любят порядок и потому убеждены, что их надо бить. Он бьет по лицу, по груди, по
спине, по чем попало, и уверен, что без этого не было бы здесь порядка.
Далее вы входите в большую, просторную комнату, занимающую весь флигель, если не
считать сеней. Стены здесь вымазаны грязно-голубою краской, потолок закопчен, как в
курной избе, — ясно, что здесь зимой дымят печи и бывает угарно. Окна изнутри
обезображены железными решетками. Пол сер и занозист. Воняет кислою капустой,
фитильною гарью, клопами и аммиаком, и эта вонь в первую минуту производит на вас такое
впечатление, как будто вы входите в зверинец.
В комнате стоят кровати, привинченные к полу. На них сидят и лежат люди в синих
больничных халатах и по-старинному в колпаках. Это — сумасшедшие.
Всех их здесь пять человек. Только один благородного звания, остальные же все
мещане. Первый от двери, высокий, худощавый мещанин с рыжими, блестящими усами и с
заплаканными глазами, сидит, подперев голову, и глядит в одну точку. День и ночь он
грустит, покачивая головой, вздыхая и горько улыбаясь; в разговорах он редко принимает
участие и на вопросы обыкновенно не отвечает. Ест и пьет он машинально, когда дают. Судя
по мучительному, бьющему кашлю, худобе и румянцу на щеках, у него начинается чахотка.
За ним следует маленький, живой, очень подвижной старик с острою бородкой и с
черными, кудрявыми, как у негра, волосами. Днем он прогуливается по палате от окна к окну
или сидит на своей постели, поджав по-турецки ноги, и неугомонно, как снегирь,
насвистывает, тихо поет и хихикает. Детскую веселость и живой характер проявляет он и
ночью, когда встает за тем, чтобы помолиться богу, то есть постучать себя кулаками по