Page 169 - Рассказы. Повести. Пьесы

фельдшер грабили больных, а про старого доктора, предшественника Андрея Ефимыча,
рассказывали, будто он занимался тайною продажей больничного спирта и завел себе из
сиделок и больных женщин целый гарем. В городе отлично знали про эти беспорядки и даже
преувеличивали их, но относились к ним спокойно; одни оправдывали их тем, что в
больницу ложатся только мещане и мужики, которые не могут быть недовольны, так как
дома живут гораздо хуже, чем в больнице; не рябчиками же их кормить! Другие же в
оправдание говорили, что одному городу без помощи земства не под силу содержать
хорошую больницу; слава богу, что хоть плохая да есть. А молодое земство не открывало
лечебницы ни в городе, ни возле, ссылаясь на то, что город уже имеет свою больницу.
Осмотрев больницу, Андрей Ефимыч пришел к заключению, что это учреждение
безнравственное и в высшей степени вредное для здоровья жителей. По его мнению, самое
умное, что можно было сделать, это — выпустить больных на волю, а больницу закрыть. Но
он рассудил, что для этого недостаточно одной только его воли и что это было бы
бесполезно; если физическую и нравственную нечистоту прогнать с одного места, то она
перейдет на другое; надо ждать, когда она сама выветрится. К тому же, если люди открывали
больницу и терпят ее у себя, то, значит, она им нужна; предрассудки и все эти житейские
гадости и мерзости нужны, так как они с течением времени перерабатываются во что-нибудь
путное, как навоз в чернозем. На земле нет ничего такого хорошего, что в своем
первоисточнике не имело бы гадости.
Приняв должность, Андрей Ефимыч отнесся к беспорядкам, по-видимому, довольно
равнодушно. Он попросил только больничных мужиков и сиделок не ночевать в палатах и
поставил два шкапа с инструментами; смотритель же, кастелянша, фельдшер и
хирургическая рожа остались на своих местах.
Андрей Ефимыч чрезвычайно любит ум и честность, но чтобы устроить около себя
жизнь умную и честную, у него не хватает характера и веры в свое право. Приказывать,
запрещать и настаивать он положительно не умеет. Похоже на то, как будто он дал обет
никогда не возвышать голоса и не употреблять повелительного наклонения. Сказать «дай»
или «принеси» ему трудно; когда ему хочется есть, он нерешительно покашливает и говорит
кухарке: «Как бы мне чаю»… или: «Как бы мне пообедать». Сказать же смотрителю, чтоб он
перестал красть, или прогнать его, или совсем упразднить эту ненужную паразитную
должность — для него совершенно не под силу. Когда обманывают Андрея Ефимыча или
льстят ему, или подносят для подписи заведомо подлый счет, то он краснеет, как рак, и
чувствует себя виноватым, но счет все-таки подписывает; когда больные жалуются ему на
голод или на грубых сиделок, он конфузится и виновато бормочет:
— Хорошо, хорошо, я разберу после… Вероятно, тут недоразумение…
В первое время Андрей Ефимыч работал очень усердно. Он принимал ежедневно с утра
до обеда, делал операции и даже занимался акушерской практикой. Дамы говорили про него,
что он внимателен и отлично угадывает болезни, особенно детские и женские. Но с течением
времени дело заметно прискучило ему своим однообразием и очевидною бесполезностью.
Сегодня примешь 30 больных, а завтра, глядишь, привалило их 35, послезавтра 40, и так изо
дня в день, из года в год, а смертность в городе не уменьшается, и больные не перестают
ходить. Оказать серьезную помощь 40 приходящим больным от утра до обеда нет
физической возможности, значит, поневоле выходит один обман. Принято в отчетном году
12000 приходящих больных, значит, попросту рассуждая, обмануто 12000 человек. Класть
же серьезных больных в палаты и заниматься ими по правилам науки тоже нельзя, потому
что правила есть, а науки нет; если же оставить философию и педантически следовать
правилам, как прочие врачи, то для этого, прежде всего, нужны чистота и вентиляция, а не
грязь, здоровая пища, а не щи из вонючей кислой капусты, и хорошие помощники, а не воры.
Да и к чему мешать людям умирать, если смерть есть нормальный и законный конец
каждого? Что из того, если какой-нибудь торгаш или чиновник проживет лишних пять,
десять лет? Если же видеть цель медицины в том, что лекарства облегчают страдания, то
невольно напрашивается вопрос: зачем их облегчать? Во-первых, говорят, что страдания