Page 174 - Рассказы. Повести. Пьесы

«Я служу вредному делу и получаю жалованье от людей, которых обманываю; я не
честен. Но ведь сам по себе я ничто, я только частица необходимого социального зла: все
уездные чиновники вредны и даром получают жалованье… Значит, в своей нечестности
виноват не я, а время… Родись я двумястами лет позже, я был бы другим».
Когда бьет 3 часа, он тушит лампу и уходит в спальню. Спать ему не хочется.

VIII

Года два тому назад земство расщедрилось и постановило выдавать триста рублей
ежегодно в качестве пособия на усиление медицинского персонала в городской больнице
впредь до открытия земской больницы, и на помощь Андрею Ефимычу был приглашен
городом уездный врач Евгений Федорыч Хоботов. Это еще очень молодой человек — ему
нет и тридцати, — высокий брюнет с широкими скулами и маленькими глазками; вероятно,
предки его были инородцами. Приехал он в город без гроша денег, с небольшим
чемоданчиком и с молодою некрасивою женщиной, которую он называет своею кухаркой. У
этой женщины грудной младенец. Ходит Евгений Федорыч в фуражке с козырьком и в
высоких сапогах, а зимой в полушубке. Он близко сошелся с фельдшером Сергеем
Сергеичем и с казначеем, а остальных чиновников называет почему-то аристократами и
сторонится их. Во всей квартире у него есть только одна книга — «Новейшие рецепты
венской клиники за 1881 г.» Идя к больному, он всегда берет с собой и эту книжку. В клубе
по вечерам играет он в бильярд, карт же не любит. Большой охотник употреблять в
разговоре такие слова, как канитель, мантифолия с уксусом, будет тебе тень наводить и т. п.
В больнице он бывает два раза в неделю, обходит палаты и делает приемку больных.
Совершенное отсутствие антисептики и кровососные банки возмущают его, но новых
порядков он не вводит, боясь оскорбить этим Андрея Ефимыча. Своего коллегу Андрея
Ефимыча он считает старым плутом, подозревает у него большие средства и втайне завидует
ему. Он охотно бы занял его место.

IX

В один из весенних вечеров, в конце марта, когда уже на земле не было снега и в
больничном саду пели скворцы, доктор вышел проводить до ворот своего приятеля
почтмейстера. Как раз в это время во двор входил жид Мойсейка, возвращавшийся с добычи.
Он был без шапки и в мелких калошах на босую ногу и в руках держал небольшой мешочек
с милостыней.
— Дай копеечку! — обратился он к доктору, дрожа от холода и улыбаясь.
Андрей Ефимыч, который никогда не умел отказывать, подал ему гривенник.
«Как это нехорошо, — подумал он, глядя на его босые ноги с красными тощими
щиколками. — Ведь мокро».
И, побуждаемый чувством, похожим и на жалость, и на брезгливость, он пошел во
флигель вслед за евреем, поглядывая то на его лысину, то на щиколки. При входе доктора, с
кучи хлама вскочил Никита и вытянулся.
— Здравствуй, Никита, — сказал мягко Андрей Ефимыч. — Как бы этому еврею
выдать сапоги, что ли, а то простудится.
— Слушаю, ваше высокоблагородие. Я доложу смотрителю.
— Пожалуйста. Ты попроси его от моего имени. Скажи, что я просил.
Дверь из сеней в палату была отворена. Иван Дмитрич, лежа на кровати и
приподнявшись на локоть, с тревогой прислушивался к чужому голосу и вдруг узнал
доктора. Он весь затрясся от гнева, вскочил и с красным, злым лицом, с глазами навыкате,
выбежал на середину палаты.
— Доктор пришел! — крикнул он и захохотал. — Наконец-то! Господа, поздравляю,
доктор удостоивает нас своим визитом! Проклятая гадина! — взвизгнул он и в исступлении,