Page 171 - Рассказы. Повести. Пьесы

проникновением, часто останавливаясь на местах, которые ему нравятся или непонятны.
Около книги всегда стоит графинчик с водкой и лежит соленый огурец или моченое яблоко
прямо на сукне, без тарелки. Через каждые полчаса он, не отрывая глаз от книги, наливает
себе рюмку водки и выпивает, потом, не глядя, нащупывает огурец и откусывает кусочек.
В три часа он осторожно подходит к кухонной двери, кашляет и говорит:
— Дарьюшка, как бы мне пообедать…
После обеда, довольно плохого и неопрятного. Андрей Ефимыч ходит по своим
комнатам, скрестив на груди руки, и думает. Бьет четыре часа, потом пять, а он все ходит и
думает. Изредка поскрипывает кухонная дверь и показывается из нее красное, заспанное
лицо Дарьюшки.
— Андрей Ефимыч, вам не пора пиво пить? — спрашивает она озабоченно.
— Нет, еще не время… — отвечает он. — Я погожу… погожу…
К вечеру обыкновенно приходит почтмейстер, Михаил Аверьяныч, единственный во
всем городе человек, общество которого для Андрея Ефимыча не тягостно. Михаил
Аверьяныч когда-то был очень богатым помещиком и служил в кавалерии, но разорился и из
нужды поступил под старость в почтовое ведомство. У него бодрый, здоровый вид,
роскошные седые бакены, благовоспитанные манеры и громкий приятный голос. Он добр и
чувствителен, но вспыльчив. Когда на почте кто-нибудь из посетителей протестует, не
соглашается или просто начинает рассуждать, то Михаил Аверьяныч багровеет, трясется
всем телом и кричит громовым голосом: «Замолчать!», так что за почтовым отделением
давно уже установилась репутация учреждения, в котором страшно бывать. Михаил
Аверьяныч уважает и любит Андрея Ефимыча за образованность и благородство души, к
прочим же обывателям относится свысока, как к своим подчиненным.
— А вот и я! — говорит он, входя к Андрею Ефимычу. — Здравствуйте, мой дорогой!
Небось я уже надоел вам, а?
— Напротив, очень рад, — отвечает ему доктор. — Я всегда рад вам.
Приятели садятся в кабинете на диван и некоторое время молча курят.
— Дарьюшка, как бы нам пива! — говорит Андрей Ефимыч.
Первую бутылку выпивают тоже молча: доктор — задумавшись, а Михаил Аверьяныч
— с веселым, оживленным видом, как человек, который имеет рассказать что-то очень
интересное. Разговор всегда начинает доктор.
— Как жаль, — говорит он медленно и тихо, покачивая головой и не глядя в глаза
собеседнику (он никогда не смотрит в глаза), — как глубоко жаль, уважаемый Михаил
Аверьяныч, что в нашем городе совершенно нет людей, которые бы умели и любили вести
умную и интересную беседу. Это громадное для нас лишение. Даже интеллигенция не
возвышается над пошлостью; уровень ее развития, уверяю вас, нисколько не выше, чем у
низшего сословия.
— Совершенно верно. Согласен.
— Вы сами изволите знать, — продолжает доктор тихо и с расстановкой, — что на
этом свете всё незначительно и неинтересно, кроме высших духовных проявлений
человеческого ума. Ум проводит резкую грань между животным и человеком, намекает на
божественность последнего и в некоторой степени даже заменяет ему бессмертие, которого
нет. Исходя из этого, ум служит единственно возможным источником наслаждения. Мы же
не видим и не слышим около себя ума, — значит, мы лишены наслаждения. Правда, у нас
есть книги, но это совсем не то, что живая беседа и общение. Если позволите сделать не
совсем удачное сравнение, то книги — это ноты, а беседа — пение.
— Совершенно верно.
Наступает молчание. Из кухни выходит Дарьюшка и с выражением тупой скорби,
подперев кулачком лицо, останавливается в дверях, чтобы послушать.
— Эх! — вздыхает Михаил Аверьяныч. — Захотели от нынешних ума!
И он рассказывает, как жилось прежде здорово, весело и интересно, какая была в
России умная интеллигенция и как высоко она ставила понятия о чести и дружбе. Давали