Page 179 - Рассказы. Повести. Пьесы

большинство никогда не знало ни богатства, ни удобств в жизни; а презирать страдания
значило бы для него презирать самую жизнь, так как всё существо человека состоит из
ощущений голода, холода, обид, потерь и гамлетовского страха перед смертью. В этих
ощущениях вся жизнь: ею можно тяготиться, ненавидеть ее, но не презирать. Да, так,
повторяю, учение стоиков никогда не может иметь будущности, прогрессируют же, как
видите, от начала века до сегодня борьба, чуткость к боли, способность отвечать на
раздражение…
Иван Дмитрич вдруг потерял нить мыслей, остановился и досадливо потер лоб.
— Хотел сказать что-то важное, да сбился, — сказал он. — О чем я? Да! Так вот я и
говорю: кто-то из стоиков продал себя в рабство затем, чтобы выкупить своего ближнего.
Вот видите, значит, и стоик реагировал на раздражение, так как для такого великодушного
акта, как уничтожение себя ради ближнего, нужна возмущенная, сострадающая душа. Я
забыл тут в тюрьме всё, что учил, а то бы еще что-нибудь вспомнил. А Христа взять?
Христос отвечал на действительность тем, что плакал, улыбался, печалился, гневался, даже
тосковал; он не с улыбкой шел навстречу страданиям и не презирал смерти, а молился в саду
Гефсиманском, чтобы его миновала чаша сия.
Иван Дмитрич засмеялся и сел.
— Положим, покой и довольство человека не вне его, а в нем самом, — сказал он. —
Положим, нужно презирать страдания и ничему не удивляться. Но вы-то на каком основании
проповедуете это? Вы мудрец? Философ?
— Нет, я не философ, но проповедовать это должен каждый, потому что это разумно.
— Нет, я хочу знать, почему вы в деле уразумения, презрения к страданиям и прочее
считаете себя компетентным? Разве вы страдали когда-нибудь? Вы имеете понятие о
страданиях? Позвольте: вас в детстве секли?
— Нет, мои родители питали отвращение к телесным наказаниям.
— А меня отец порол жестоко. Мой отец был крутой, геморроидальный чиновник, с
длинным носом и с желтою шеей. Но будем говорить о вас. Во всю вашу жизнь до вас никто
не дотронулся пальцем, никто вас не запугивал, не забивал; здоровы вы, как бык. Росли вы
под крылышком отца и учились на его счет, а потом сразу захватили синекуру. Больше
двадцати лет вы жили на бесплатной квартире, с отоплением, с освещением, с прислугой,
имея притом право работать как и сколько вам угодно, хоть ничего не делать. От природы вы
человек ленивый, рыхлый и потому старались складывать свою жизнь так, чтобы вас ничто
не беспокоило и не двигало с места. Дела вы сдали фельдшеру и прочей сволочи, а сами
сидели в тепле да в тишине, копили деньги, книжки почитывали, услаждали себя
размышлениями о разной возвышенной чепухе и (Иван Дмитрич посмотрел на красный нос
доктора) выпивахом. Одним словом, жизни вы не видели, не знаете ее совершенно, а с
действительностью знакомы только теоретически. А презираете вы страдания и ничему не
удивляетесь по очень простой причине: суета сует, внешнее и внутреннее, презрение к
жизни, страданиям и смерти, уразумение, истинное благо, — всё это философия, самая
подходящая для российского лежебока. Видите вы, например, как мужик бьет жену. Зачем
вступаться? Пускай бьет, всё равно оба помрут рано или поздно; и бьющий к тому же
оскорбляет побоями не того, кого бьет, а самого себя. Пьянствовать глупо, неприлично, но
пить — умирать и не пить — умирать. Приходит баба, зубы болят… Ну, что ж? Боль есть
представление о боли и к тому же без болезней не проживешь на этом свете, все помрем, а
потому ступай баба прочь, не мешай мне мыслить и водку пить. Молодой человек просит
совета, что делать, как жить; прежде чем ответить, другой бы задумался, а тут уж готов
ответ: стремись к уразумению или к истинному благу. А что такое это фантастическое
«истинное благо»? Ответа нет, конечно. Нас держат здесь за решеткой, гноят, истязуют, но
это прекрасно и разумно, потому что между этою палатой и теплым, уютным кабинетом нет
никакой разницы. Удобная философия: и делать нечего, и совесть чиста, и мудрецом себя
чувствуешь… Нет, сударь, это не философия, не мышление, не широта взгляда, а лень,
факирство, сонная одурь… Да! — опять рассердился Иван Дмитрич. — Страдания