Page 234 - Рассказы. Повести. Пьесы

воздушный шар, уносила меня бог знает куда. Я уже не думал о том, как мне добыть себе
пропитание, как жить, а думал — право, не помню о чем.
Маша приезжала в коляске; я садился к ней, и мы ехали вместе в Дубечню, веселые,
свободные. Или, до-ждавшись захода солнца, я возвращался домой недовольный, скучный,
недоумевая, отчего не приехала Маша, а у ворот усадьбы или в саду меня встречало
неожиданно милое привидение — она! Оказывалось, что она приехала по железной дороге и
со станции пришла пешком. Какое это было торжество! В простеньком шерстяном платье, в
косыночке, со скромным зонтиком, но затянутая, стройная, в дорогих заграничных ботинках
— это была талантливая актриса, игравшая мещаночку. Мы осматривали наше хозяйство и
решали, где будет чья комната, где у нас будут аллеи, огород, пасека. У нас уже были куры,
утки и гуси, которых мы любили за то, что они были наши. У нас уже были приготовлены
для посева овес, клевер, тимошка, греча и огородные семена, и мы всякий раз осматривали
все это и обсуждали подолгу, какой может быть урожай, и все, что говорила мне Маша,
казалось мне необыкновенно умным и прекрасным. Это было самое счастливое время моей
жизни.
Вскоре после Фоминой недели мы венчались в нашей приходской церкви, в селе
Куриловке, в трех верстах от Дубечни. Маша хотела, чтобы все устроилось скромно; по ее
желанию, шаферами у нас были крестьянские парни, пел один дьячок, и возвращались мы из
церкви на небольшом тряском тарантасе, и она сама правила. Из городских гостей у нас была
только моя сестра Клеопатра, которой дня за три до свадьбы Маша послала записку. Сестра
была в белом платье и в перчатках. Во время венчания она тихо плакала от умиления и
радости, выражение лица у нее было материнское, бесконечно доброе. Она опьянела от
нашего счастья и улыбалась, будто вдыхала в себя сладкий чад, и, глядя на нее во время
нашего венчания, я понял, что для нее на свете нет ничего выше любви, земной любви, и что
она мечтает о ней тайно, робко, но постоянно и страстно. Она обнимала и целовала Машу и,
не зная, как выразить свой восторг, говорила ей про меня:
— Он добрый! Он очень добрый!
Перед тем как уехать от нас, она переоделась в свое обыкновенное платье и повела
меня в сад, чтобы поговорить со мною наедине.
— Отец очень огорчен, что ты ничего не написал ему, — сказала она, — нужно было
попросить у него благословения. Но, в сущности, он очень доволен. Он говорит, что эта
женитьба поднимет тебя в глазах всего общества и что под влиянием Марии Викторовны ты
станешь серьезнее относиться к жизни. Мы по вечерам теперь говорим только о тебе, и вчера
он даже выразился так: «Наш Мисаил». Это меня порадовало. По-видимому, он что-то
задумал, и мне кажется, он хочет показать тебе пример великодушия и первый заговорит о
примирении. Очень возможно, что на днях он приедет сюда к вам.
Она несколько раз торопливо перекрестила меня и сказала:
— Ну, бог с тобою, будь счастлив. Анюта Благово очень умная девушка, она говорит
про твою женитьбу, что это бог посылает тебе новое испытание. Что ж? В семейной жизни
не одни радости, но и страдания. Без этого нельзя.
Провожая ее, я и Маша прошли пешком версты три; потом, возвращаясь, мы шли тихо
и молча, точно отдыхали. Маша держала меня за руку, на душе было легко, и уже не
хотелось говорить о любви; после венчания мы стали друг другу еще ближе и родней, и нам
казалось, что уже ничто не может разлучить нас.
— Твоя сестра — симпатичное существо, — сказала Маша, — но похоже, будто ее
долго мучили. Должно быть, твой отец ужасный человек.
Я стал рассказывать ей, как воспитывали меня и сестру и как в самом деле было
мучительно и бестолково наше детство. Узнав, что еще так недавно меня бил отец, она
вздрогнула и прижалась ко мне.
— Не рассказывай больше, — проговорила она. — Это страшно.
Теперь уже она не расставалась со мною. Мы жили в большом доме, в трех комнатах, и
по вечерам крепко запирали дверь, которая вела в пустую часть дома, точно там жил кто-то,