Page 237 - Рассказы. Повести. Пьесы

понял: скверная жизнь! Погубила меня мать! Мне в вагоне один доктор сказал: если
родители развратные, то дети у них выходят пьяницы или преступники. Вот оно что!
Раз он пришел во двор, шатаясь. Глаза у него бессмысленно блуждали, дыхание было
тяжелое; он смеялся, плакал и говорил что-то, как в горячечном бреду, и в его спутанной
речи были понятны для меня только слова: «Моя мать! Где моя мать?», которые произносил
он с плачем, как ребенок, потерявший в толпе свою мать. Я увел его к себе в сад и уложил
там под деревом, и потом весь день и всю ночь я и Маша по очереди сидели возле него. Ему
было нехорошо, а Маша с омерзением глядела в его бледное, мокрое лицо и говорила:
— Неужели эти гады проживут в нашем дворе еще полтора года? Это ужасно! Это
ужасно!
А сколько огорчений причиняли нам крестьяне! Сколько тяжелых разочарований на
первых же порах, в весенние месяцы, когда так хотелось быть счастливым! Моя жена
строила школу. Я начертил план школы на шестьдесят мальчиков, и земская управа
одобрила его, но посоветовала строить школу в Куриловке, в большом селе, которое было
всего в трех верстах от нас; кстати же, куриловская школа, в которой учились дети из
четырех деревень, в том числе из нашей Дубечни, была стара и тесна, и по гнилому полу уже
ходили с опаской. В конце марта Машу, по ее желанию, назначили попечительницей
куриловской школы, а в начале апреля мы три раза собирали сход и убеждали крестьян, что
их школа тесна и стара и что необходимо строить новую. Приезжали член земской управы и
инспектор народных училищ и тоже убеждали. После каждого схода нас окружали и просили
на ведро водки; нам было жарко в толпе, мы скоро утомлялись и возвращались домой
недовольные и немного сконфуженные. В конце концов мужики отвели под школу землю и
обязались доставить из города на своих лошадях весь строительный материал. И как только
управились с яровыми, в первое же воскресенье из Куриловки и Дубечни пошли подводы за
кирпичом для фундамента. Выехали чуть свет на заре, а возвратились поздно вечером;
мужики были пьяны и говорили, что замучились.
Как нарочно, дожди и холод продолжались весь май. Дорога испортилась, стало грязно.
Подводы, возвращаясь из города, заезжали обыкновенно к нам во двор — и какой это был
ужас! Вот в воротах показывается лошадь, расставив передние ноги, пузатая; она, прежде
чем въехать во двор, кланяется; вползает на роспусках двенадцатиаршинное бревно, мокрое,
осклизлое на вид; возле него, запахнувшись от дождя, не глядя под ноги, не обходя луж,
шагает мужик с полой, заткнутою за пояс. Показывается другая подвода — с тесом, потом
третья — с бревном, четвертая… и место перед домом мало-помалу запруживается
лошадьми, бревнами, досками. Мужики и бабы с окутанными головами и с подтыканными
платьями, озлобленно глядя на наши окна, шумят, требуют, чтобы к ним вышла барыня;
слышны грубые ругательства. А в стороне стоит Моисей, и нам кажется, что он
наслаждается нашим позором.
— Не станем больше возить! — кричат мужики. — Замучились! Пошла бы сама и
возила!
Маша, бледная, оторопев, думая, что сейчас к ней ворвутся в дом, высылает на
полведра; после этого шум стихает, и длинные бревна одно за другим ползут обратно со
двора.
Когда я собирался на постройку, жена волновалась и говорила:
— Мужики злятся. Как бы они тебе не сделали чего-нибудь. Нет, погоди, и я с тобой
поеду.
Мы уезжали в Куриловку вместе, и там плотники просили у нас на чай. Сруб уже был
готов, пора уже было класть фундамент, но не приходили каменщики; происходила
задержка, и плотники роптали. А когда наконец пришли каменщики, то оказалось, что нет
песку: как-то упустили из виду, что он нужен. Пользуясь нашим безвыходным положением,
мужики запросили по тридцати копеек за воз, хотя от постройки до реки, где брали песок, не
было и четверти версты, а всех возов понадобилось более пятисот. Конца не было
недоразумениям, брани и попрошайству, жена возмущалась, а подрядчик-каменщик, Тит