Page 293 - Рассказы. Повести. Пьесы

Старцев.
— Нет, — отвечала она, — я нигде не печатаю. Напишу и спрячу у себя в шкапу. Для
чего печатать? — пояснила она. — Ведь мы имеем средства.
И все почему-то вздохнули.
— А теперь ты, Котик, сыграй что-нибудь, — сказал Иван Петрович дочери.
Подняли у рояля крышку, раскрыли ноты, лежавшие уже наготове. Екатерина
Ивановна села и обеими руками ударила по клавишам; и потом тотчас же опять ударила изо
всей силы, и опять, и опять; плечи и грудь у нее содрогались, она упрямо ударяла всё по
одному месту, и казалось, что она не перестанет, пока не вобьет клавишей внутрь рояля.
Гостиная наполнилась громом; гремело всё: и пол, и потолок, и мебель… Екатерина
Ивановна играла трудный пассаж, интересный именно своею трудностью, длинный и
однообразный, и Старцев, слушая, рисовал себе, как с высокой горы сыплются камни,
сыплются и всё сыплются, и ему хотелось, чтобы они поскорее перестали сыпаться, и в то же
время Екатерина Ивановна, розовая от напряжения, сильная, энергичная, с локоном,
упавшим на лоб, очень нравилась ему. После зимы, проведенной в Дялиже, среди больных и
мужиков, сидеть в гостиной, смотреть на это молодое, изящное и, вероятно, чистое существо
и слушать эти шумные, надоедливые, но всё же культурные звуки, — было так приятно, так
ново…
— Ну, Котик, сегодня ты играла, как никогда, — сказал Иван Петрович со слезами на
глазах, когда его дочь кончила и встала. — Умри, Денис, лучше не напишешь.
Все окружили ее, поздравляли, изумлялись, уверяли, что давно уже не слыхали такой
музыки, а она слушала молча, чуть улыбаясь, и на всей ее фигуре было написано торжество.
— Прекрасно! превосходно!
— Прекрасно! — сказал и Старцев, поддаваясь общему увлечению. — Вы где учились
музыке? — спросил он у Екатерины Ивановны. — В консерватории?
— Нет, в консерваторию я еще только собираюсь, а пока училась здесь, у мадам
Завловской.
— Вы кончили курс в здешней гимназии?
— О нет! — ответила за нее Вера Иосифовна. — Мы приглашали учителей на дом, в
гимназии же или в институте, согласитесь, могли быть дурные влияния; пока девушка
растет, она должна находиться под влиянием одной только матери.
— А все-таки в консерваторию я поеду, — сказала Екатерина Ивановна.
— Нет, Котик любит свою маму. Котик не станет огорчать папу и маму.
— Нет, поеду! Поеду! — сказала Екатерина Ивановна, шутя и капризничая, и топнула
ножкой.
А за ужином уже Иван Петрович показывал свои таланты. Он, смеясь одними только
глазами, рассказывал анекдоты, острил, предлагал смешные задачи и сам же решал их и всё
время говорил на своем необыкновенном языке, выработанном долгими упражнениями в
остроумии и, очевидно, давно уже вошедшем у него в привычку: большинский,
недурственно, покорчило вас благодарю…
Но это было не всё. Когда гости, сытые и довольные, толпились в передней, разбирая
свои пальто и трости, около них суетился лакей Павлуша, или, как его звали здесь, Пава,
мальчик лет четырнадцати, стриженый, с полными щеками.
— А ну-ка, Пава, изобрази! — сказал ему Иван Петрович.
Пава стал в позу, поднял вверх руку и проговорил трагическим тоном:
— Умри, несчастная!
И все захохотали.
«Занятно», — подумал Старцев, выходя на улицу.
Он зашел еще в ресторан и выпил пива, потом отправился пешком к себе в Дялиж. Шел
он и всю дорогу напевал: