Page 28 - Капитанская дочка
P. 28

гарнизон не тронулся. «Что ж вы, детушки, стоите? – закричал Иван Кузмич. – Умирать так
               умирать: дело служивое!» В эту минуту мятежники набежали на нас и ворвались в крепость.
               Барабан  умолк;  гарнизон  бросил  ружья;  меня  сшибли  было  с  ног,  но  я  встал  и  вместе  с
               мятежниками  вошел  в  крепость.  Комендант,  раненный  в  голову,  стоял  в  кучке  злодеев,
               которые требовали от него ключей. Я бросился было к нему на помощь; несколько дюжих
               казаков схватили меня и связали кушаками, приговаривая: «Вот ужо вам будет, государевым
               ослушникам!»  Нас  потащили  по  улицам;  жители  выходили  из  домов  с  хлебом  и  солью.
               Раздавался колокольный звон. Вдруг закричали в толпе, что государь на площади ожидает
               пленных и принимает присягу. Народ повалил на площадь; нас погнали туда же.
                     Пугачев  сидел  в  креслах  на  крыльце  комендантского  дома.  На  нем  был  красный
               казацкий  кафтан,  обшитый  галунами.  Высокая  соболья  шапка  с  золотыми  кистями  была
               надвинута на его сверкающие глаза. Лицо его показалось мне знакомо. Казацкие старшины
               окружали его. Отец Герасим, бледный и дрожащий, стоял у крыльца, с крестом в руках, и,
               казалось, молча умолял его за предстоящие жертвы. На площади ставили наскоро виселицу.
               Когда  мы  приближились,  башкирцы  разогнали  народ  и  нас  представили  Пугачеву.
               Колокольный  звон  утих;  настала  глубокая  тишина.  «Который  комендант?»  –  спросил
               самозванец.  Наш  урядник выступил  из толпы и  указал на Ивана Кузмича. Пугачев грозно
               взглянул  на  старика  и  сказал  ему:  «Как  ты  смел  противиться  мне,  своему  государю?»
               Комендант, изнемогая от раны, собрал последние силы и отвечал твердым голосом: «Ты мне
               не государь, ты вор и самозванец, слышь ты!» Пугачев мрачно нахмурился и махнул белым
               платком.  Несколько  казаков  подхватили  старого  капитана  и  потащили  к  виселице.  На  ее
               перекладине очутился верхом изувеченный башкирец, которого допрашивали мы накануне.
               Он держал в руке веревку, и через минуту увидел я бедного Ивана Кузмича, вздернутого в
               воздух.  Тогда  привели  к  Пугачеву  Ивана  Игнатьича.  «Присягай, –  сказал  ему  Пугачев, –
               государю Петру Федоровичу!»  –  «Ты нам не государь, – отвечал Иван Игнатьич, повторяя
               слова своего капитана. – Ты, дядюшка, вор и самозванец!» Пугачев махнул опять платком, и
               добрый поручик повис подле своего старого начальника.
                     Очередь  была  за  мною.  Я  глядел  смело  на  Пугачева,  готовясь  повторить  ответ
               великодушных моих товарищей. Тогда, к неописанному моему изумлению, увидел я среди
               мятежных старшин Швабрина, обстриженного в кружок и в казацком кафтане. Он подошел к
               Пугачеву и сказал ему на ухо несколько слов. «Вешать его!» – сказал Пугачев, не взглянув
               уже на меня. Мне накинули на шею петлю. Я стал читать про себя молитву, принося богу
               искреннее раскаяние во всех моих прегрешениях и моля его о спасении всех близких моему
               сердцу. Меня притащили под виселицу. «Не бось, не бось», – повторяли мне губители, может
               быть  и  вправду  желая  меня  ободрить.  Вдруг  услышал  я  крик:  «Постойте,  окаянные!
               погодите!..»  Палачи  остановились.  Гляжу:  Савельич  лежит  в  ногах  у  Пугачева.  «Отец
               родной! – говорил бедный дядька. – Что тебе в смерти барского дитяти? Отпусти его; за него
               тебе выкуп дадут; а для примера и страха ради вели повесить хоть меня старика!» Пугачев
               дал знак, и меня тотчас развязали и оставили. «Батюшка наш тебя милует», – говорили мне.
               В эту минуту не могу сказать, чтоб я обрадовался своему избавлению, не скажу, однако ж,
               чтоб  я  о  нем  и  сожалел.  Чувствования  мои  были  слишком  смутны.  Меня  снова  повели  к
               самозванцу и поставили перед ним на колени. Пугачев протянул мне жилистую свою руку.
               «Целуй руку, целуй руку!» – говорили около меня. Но я предпочел бы самую лютую казнь
               такому подлому  унижению.  «Батюшка Петр Андреич! –  шептал  Савельич, стоя за мною и
               толкая меня. – Не упрямься! что тебе стоит? плюнь да поцелуй у злод… (тьфу!) поцелуй у
               него ручку». Я не шевелился. Пугачев опустил руку, сказав с усмешкою: «Его благородие,
               знать, одурел  от  радости. Подымите его!»  –  Меня подняли и оставили на свободе. Я стал
               смотреть на продолжение ужасной комедии.
                     Жители  начали  присягать.  Они  подходили  один  за  другим,  целуя  распятие  и  потом
               кланяясь самозванцу. Гарнизонные солдаты стояли тут же. Ротный портной, вооруженный
   23   24   25   26   27   28   29   30   31   32   33