Page 102 - Лабиринт

его судит.
Темка от Толика отвернулся, понял его и обиделся, конечно; и Толику стало стыдно,
что так получилось, нехорошо как-то, не по-товарищески…
Вот ведь, ни слова друг другу не сказали, только посмотрели — и все поняли оба.
Секунда какая-то, а больше длинного разговора.
Стукнула дверь, и вошел отец. Лицо спокойное, будто ничего и не было. Будто
выходил покурить — и все.
Прошел широким, решительным шагом к табурету, уселся покрепче, раскрыл «Собаку
Баскервиллей», взглянул неторопливо сперва на Темку, потом на Толика. Но хоть смотрел
отец спокойно, и делал все уверенно, и старался быть взрослым перед невзрослыми
мальчишками, Толик вдруг почувствовал, что отец только делает вид и что никакой он не
спокойный. Слезы были правдивее всего, что он делал теперь, а это значило, что отцу плохо
— плохо всерьез, по-настоящему. И дело вовсе не в Толике и не в Темке, не в том, что они
судят отца, — из-за этого он не стал бы плакать. Видно, плохо у отца везде и всюду, плохо со
всех сторон.
Толик вглядывался в отца, вслушивался в его удивительно спокойный голос, которым
он читал про ужасающие происшествия в «Собаке Баскервиллей», и не верил этому
спокойствию, потому что так читать эту книгу и быть таким равнодушным можно, только
вовсе не думая о книге, а думая отрешенно свое. Он сравнивал отца с путником, который
заблудился в лесу, мечется то вперед, то назад, то вбок и уже совсем отчаялся, уже крикнул
что было сил, но вот снова спохватился и снова упорствует, не желая признаться, что
заблудился.
И хотя Толик думал так, вглядываясь в отца, не веря его спокойствию, он радовался
все-таки.
Радовался, что Темка лежал теперь, не закрывая уши, что он слушал внимательно
чтение отца, что он поступил справедливо и по-взрослому, по-мужски, попросив отца
почитать, дав понять ему, что есть вещи, которые выше их вражды. Дав понять, что если враг
признается врагу в поражении, пусть на минуту даже, то другой враг всегда найдет в себе
благородство, чтоб понять, и простить, и пойти на уступку.

10

В Темкину палату будто ветер ворвался.
Ворвался, промчался по углам, освободил комнату от застоялого запаха лекарств,
наполнил ее свежим воздухом, от которого в груди легкость и чистота.
И сразу веселей в палате стало.
Толик сидит тихонечко, следит, как подросший цыпленок на полу скачет, про себя
улыбается, потому что Темка цыпленка даже не замечает — глядит на отца блестящими
глазами, и говорят они, говорят, говорят…
Про «Собаку „Баскервиллей“, которую они вместе прочитали. „Могло ли так быть?“ —
Темка спрашивает, а отец отвечает: „Почему же нет? Если огромного дога выкрасить
фосфором и выпустить ночью, можно представить себе, какое это ужасающее зрелище, да
еще в такой местности, какая в книге описана, — сплошные болота и на много километров
никакого жилья, плюс легенда, которая ходила в том крае, плюс то время, о котором шла
речь, — начало двадцатого века“. Темка улыбался, размышлял, можно ли теперь пса
покрасить, и отец отвечал, что конечно, что теперь еще проще, можно обойтись без фосфора
— фосфор, что ни говори, а очень вреден, собака Баскервиллей должна была бы скоро
сдохнуть, но теперь есть специальные краски, которые светятся в темноте и совсем
безвредны.
Темка тут же настораживался, взгляд его утопал где-то в потолке, будто он уходил из
палаты, потом возвращался и обсуждал с отцом пришедшую к нему идею — выкрасить
такой краской стадо прирученных дельфинов и проследить их жизнь ночью, в темном море,