Page 103 - Лабиринт

это было бы очень интересно и важно, потому что Темка нигде еще не читал, чтобы велись
ночные наблюдения за дельфинами, никто не видел, как, к примеру, и где они спят…
Отец улыбался, соглашался, что да, что это действительно было бы здорово и что,
наверное, можно было бы заснять движение светящихся дельфинов, изучить их ночные пути
и внести вклад в науку.
Тут Темка рассказал отцу про фотоаппарат, который они с Толиком нашли в овраге,
про то, какой этот фотоаппарат был тяжелый и неуклюжий, и очень жалел, что его не
удалось спасти, а то бы они сейчас профотографировали прямо тут, в палате: Темка — отца,
отец — Темку, а потом и Толика, ведь это же очень важно — уметь фотографировать, и
всегда может пригодиться в жизни, кем бы ты ни был — акванавтом, или инженером, или
летчиком.
Отец кивал, глядя на Темку, на его разгоревшиеся щеки и блестящие глаза, соглашался
с ним, и Толика они оба совсем не замечали.
Но Толик ничуть не огорчался — что он, при чем тут он, если у отца с Темкой
отношения наладились, если помирились они, ведь, в конце концов, это правильно, это очень
верно, что люди друг с другом по-человечески разговаривают и у них нормальные
отношения, так и должно быть.
А кроме того, дела у Темки шли на поправку, и это важней всего. Убрали уже палку, к
которой сосуд с жидкостью привязан был и откуда эта жидкость Темке в ногу лилась.
Убрали и палатку над Темкой, на бок ему потихонечку поворачиваться разрешили. Сильной
боли теперь Темка не чувствует, губы не кусает, а улыбается во весь рот. Улыбается — вот
что главное! Целый день они друг другу улыбаются. Темка и отец.
У отца так прямо будто крылья выросли. Словно он от какого-то груза освободился,
скинул камень со спины. Плечи уже не висят — ключицы из-под рубашки не выпирают,
голову прямо держит, белозубо улыбается, и морщины возле губ разгладились.
И старается отец изо всех сил. Старается, чтоб Темка его полюбил.
Про тот разговор о светящихся дельфинах и о том, что хорошо бы научиться
фотографировать, Толик сперва забыл, но оказалось, это не только разговор.
Однажды он пришел проведать Темку, открыл дверь, улыбнулся, навалившись на
косяк, что-то щелкнуло возле Темкиной кровати, и глаза у Толика округлились. На тонких
ножках рядом с Темкиной подушкой стоял маленький глазастый прибор и глядел на Толика
блестящим выпуклым очком. Темка нажимал какую-то кнопку на фотоаппарате, отец сидел
на корточках у штатива, и оба они походили на пулеметный расчет, который залег за своим
оружием.
Вот это да! Толик даже охнул, вглядываясь в блестящую машинку.
— Иди! — кричал ему весело Темка, повернувшись на бок. — Краткосрочные курсы
обучения фотографии! Сегодня вечером будем проявлять и печатать.
— Печатать, — поправил его, улыбаясь, отец, — пленку я проявлю раньше.
Темка с отцом стали наперебой объяснять Толику, что тут к чему, куда глядеть, как
ставить выдержку и что такое диафрагма — то же, что и у человека в животе, сжимается и
раскрывается, — какая бывает фотопленка, но тут Толик запутался, никак не мог усвоить,
что такое фотографическая чувствительность.
— Ну ладно! — сказал, смеясь, отец. — На первый раз обоим вам достаточно теории,
давайте снимайте друг друга и что хотите — все-таки тридцать шесть кадров.
Толик и Темка стали щелкать вокруг, вырывая аппарат из рук друг друга, обстреливать
друг дружку, отца, палату и улицу за окном. Улицу снимал, конечно, Толик, и Темка при
каждом щелчке спрашивал его:
— Что снимаешь? Что?.. А теперь?
— Троллейбус! — кричал ему возбужденный Толик. — Воробья! Девчонки какие-то
идут!
И Темка счастливо смеялся в ответ.
— Вот встану скоро, — сказал он мечтательно, — и наснимаем кучу всего! Всяких