Page 55 - Лабиринт

— Честное пионерское…
Изольда Павловна поднимала всех подряд, парта за партой. Ребята вставали, краснея,
стесняясь родителей, стыдясь, что с них требуют непременно честное пионерское, бубнили
под нос слова, которые надо говорить громко, а всем было тошно, противно, грязно. Даже
Женька глядела куда-то под парту. Даже родители, которые только что кричали, перебивая
друг друга, смущенно покашливали на задней скамье.
Одна Изольда Павловна чувствовала себя прекрасно.
Она переходила от парты к парте, глядя поверх ребят, ничуть не смущалась своей
новой работы, наоборот, ее губы слегка улыбались — Изольда Павловна просто
наслаждалась!
— У, бешеная! — прошептал сбоку Коля Суворов, и Толик усмехнулся.
Давно он ждал от Изольды Павловны гадости, давно казалось ему, что «русалка», как
цирковой сундук у фокусника — с двойным дном, но чтоб допрашивать она могла с таким
наслаждением — этого даже он, недоверчивый человек, подумать не мог.
И прежде знал Толик, что никто в классе не интересует Изольду Павловну.
Никто, даже ее собственная Женька. И четверки-то ей вместо заслуженных пятерок она
не для Женьки ставила, а для самой себя. Нет, Изольду Павловну в пятом «А» интересовал
лишь один человек — классный руководитель Изольда Павловна.
Раньше «русалка» таилась, маскировалась, а теперь все ясным стало.
Будто сняла со своего носа пенсне Изольда Павловна, и все увидели наконец-то ее
глаза — пустые, бессердечные, злые.

13

Изольда Павловна медленно двигалась от парты к парте, ребята как заклинание
повторяли: «Честное пионерское», «Честное пионерское», — и Толик вспомнил древнюю
казнь. Раньше, до революции, солдат пропускали сквозь строй. Их били прутьями. Здесь
никого не били, но каждый тоже проходил сквозь строй. Будто ребята не людьми были, а
перчатками. Изольда Павловна брала каждую перчатку и на левую сторону выворачивала.
Трясла перед всеми. Нет ли там, в складках, чего-нибудь неприличного.
«Русалка» допрашивала с удовольствием, и каждый раз, когда садился на место
очередной узник, позорно поклявшись, что он тут ни при чем, отгородившись как бы от
класса личной своей невиновностью, сзади, на родительской скамье, раздавался облегченный
вздох.
Вздыхала мама, или бабушка, или отец нового невиновного, который дал в том
священную клятву.
Очередь подходила уже к Толику, как дверь снова распахнулась. На пороге,
прислонившись к косяку, стояла запыхавшаяся мама.
Каждый раз, когда отворялась дверь, Толик с трепетом ждал появления мамы, хотя был
уверен, что она не придет. Сколько дней подряд он шлялся до поздней ночи, не учил уроки, и
мама будто не замечала этого. Она думала о своем. Ходила по комнате как
загипнотизированная и не обращала на Толика почти никакого внимания. Так что по
сравнению с магазинными шляниями сейчас было совсем не поздно, и Толик вовсе не
надеялся, что мама вдруг окажется в школе, спохватившись о нем.
Но мама была здесь, стояла в дверях, прислонившись к косяку, и, вглядываясь в ее
побледневшее лицо, Толик понял, что что-то случилось…
— А-а, — ласково запела Изольда Павловна, увидев маму. — Проходите! Мы вас
ждем… У нас большая беда… Сегодня наш класс сорвал урок…
Теперь уже никто не смеялся. Не до смеху было. Кончился весь смех. Осталась одна
тяжесть. А учительница продолжала, обращаясь к маме:
— Мы вынуждены были оставить весь класс. Сейчас опрашиваем каждого. Половина
ребят уже дала честное пионерское, что это сделали не они.