Page 16 - Детство. Отрочество. После бала

У меня же были слезы на глазах.
Я не спускал глаз с Катеньки. Я давно уже привык к ее свеженькому белокуренькому
личику и всегда любил его; но теперь я внимательнее стал всматриваться в него и полюбил
еще больше. Когда мы подошли к большим, папа, к великой нашей радости, объявил, что, по
просьбе матушки, поездка отложена до завтрашнего утра.
Мы поехали назад вместе с линейкой. Володя и я, желая превзойти один другого
искусством ездить верхом и молодечеством, гарцевали около нее. Тень моя была длиннее,
чем прежде, и, судя по ней, я предполагал, что имею вид довольно красивого всадника; но
чувство самодовольства, которое я испытывал, было скоро разрушено следующим
обстоятельством. Желая окончательно прельстить всех сидевших в линейке, я отстал
немного, потом с помощью хлыста и ног разогнал свою лошадку, принял
непринужденно-грациозное положение и хотел вихрем пронестись мимо их, с той стороны, с
которой сидела Катенька. Я не знал только, что лучше: молча ли проскакать или крикнуть?
Но несносная лошадка, поравнявшись с упряжными, несмотря на все мои усилия,
остановилась так неожиданно, что я перескочил с седла на шею и чуть-чуть не полетел.

Глава X
Что за человек был мой отец?

Он был человек прошлого века и имел общий молодежи того века неуловимый
характер рыцарства, предприимчивости, самоуверенности, любезности и разгула. На людей
нынешнего века он смотрел презрительно, и взгляд этот происходил столько же от
врожденной гордости, сколько от тайной досады за то, что в наш век он не мог иметь ни того
влияния, ни тех успехов, которые имел в свой. Две главные страсти его в жизни были карты
и женщины; он выиграл в продолжение своей жизни несколько миллионов и имел связи с
бесчисленным числом женщин всех сословий.
Большой статный рост, странная, маленькими шажками, походка, привычка
подергивать плечом, маленькие, всегда улыбающиеся глазки, большой орлиный нос,
неправильные губы, которые как-то неловко, но приятно складывались, недостаток в
произношении – пришепетывание, и большая во всю голову лысина: вот наружность моего
отца, с тех пор как я его запомню, – наружность, с которою он умел не только прослыть и
быть человеком à bonnes fortunes 22 , но нравиться всем без исключения – людям всех
сословий и состояний, в особенности же тем, которым хотел нравиться.
Он умел взять верх в отношениях со всяким. Не быв никогда человеком очень большого
света, он всегда водился с людьми этого круга, и так, что был уважаем. Он знал ту
крайнюю меру гордости и самонадеянности, которая, не оскорбляя других, возвышала его в
мнении света. Он был оригинален, но не всегда, а употреблял оригинальность как средство,
заменяющее в иных случаях светскость или богатство. Ничто на свете не могло возбудить в
нем чувства удивления: в каком бы он ни был блестящем положении, – казалось, он для него
был рожден. Он так хорошо умел скрывать от других и удалять от себя известную всем
темную, наполненную мелкими досадами и огорчениями сторону жизни, что нельзя было не
завидовать ему. Он был знаток всех вещей, доставляющих удобства и наслаждения, и умел
пользоваться ими. Конек его был блестящие связи, которые он имел частию по родству моей
матери, частию по своим товарищам молодости, на которых он в душе сердился за то, что
они далеко ушли в чинах, а он навсегда остался отставным поручиком гвардии. Он, как и все
бывшие военные, не умел одеваться по-модному; но зато он одевался оригинально и изящно.
Всегда очень широкое и легкое платье, прекрасное белье, большие отвороченные манжеты и
воротнички… Впрочем, все шло к его большому росту, сильному сложению, лысой голове и
спокойным, самоуверенным движениям. Он был чувствителен и даже слезлив. Часто, читая

22 удачливым (фр. ).