Page 34 - Детство. Отрочество. После бала

палисадник, сел на зеленую скамью, живописно сложил ноги, поставив между ними палку с
бронзовым набалдашником, и с видом человека, очень довольного своими поступками,
закурил сигару.
Herr Frost был немец, но немец совершенно не того покроя, как наш добрый Карл
Иваныч: во-первых, он правильно говорил по-русски, с дурным выговором – по-французски
и пользовался вообще, в особенности между дамами, репутацией очень ученого человека;
во-вторых, он носил рыжие усы, большую рубиновую булавку в черном атласном шарфе,
концы которого были просунуты под помочи, и светло-голубые панталоны с отливом и со
штрипками; в-третьих, он был молод, имел красивую, самодовольную наружность и
необыкновенно видные, мускулистые ноги. Заметно было, что он особенно дорожил этим
последним преимуществом: считал его действие неотразимым в отношении особ женского
пола и, должно быть, с этой целью старался выставлять свои ноги на самое видное место и,
стоя или сидя на месте, всегда приводил в движение свои икры. Это был тип молодого
русского немца, который хочет быть молодцом и волокитой.
В палисаднике было очень весело. Игра в разбойники шла как нельзя лучше; но одно
обстоятельство чуть-чуть не расстроило всего. Сережа был разбойник: погнавшись за
проезжающими, он споткнулся и на всем бегу ударился коленом о дерево, так сильно, что я
думал, он расшибется вдребезги. Несмотря на то, что я был жандарм и моя обязанность
состояла в том, чтобы ловить его, я подошел и с участием стал спрашивать, больно ли ему.
Сережа рассердился на меня: сжал кулаки, топнул ногой и голосом, который ясно доказывал,
что он очень больно ушибся, закричал мне:
– Ну, что это? после этого игры никакой нет! Ну, что ж ты меня не ловишь? что ж ты
меня не ловишь? – повторял он несколько раз, искоса поглядывая на Володю и старшего
Ивина, которые, представляя проезжающих, припрыгивая, бежали по дорожке, и вдруг
взвизгнул и с громким смехом бросился ловить их.
Не могу передать, как поразил и пленил меня этот геройский поступок: несмотря на
страшную боль, он не только не заплакал, но не показал и виду, что ему больно, и ни на
минуту не забыл игры.
Вскоре после этого, когда к нашей компании присоединился еще Иленька Грап и мы до
обеда отправились на верх, Сережа имел случай еще больше пленить и поразить меня своим
удивительным мужеством и твердостью характера.
Иленька Грап был сын бедного иностранца, который когда-то жил у моего деда, был
чем-то ему обязан и почитал теперь своим непременным долгом присылать очень часто к
нам своего сына. Если он полагал, что знакомство с нами может доставить его сыну
какую-нибудь честь или удовольствие, то он совершенно ошибался в этом отношении,
потому что мы не только не были дружны с Иленькой, но обращали на него внимание только
тогда, когда хотели посмеяться над ним. Иленька Грап был мальчик лет тринадцати, худой,
высокий, бледный, с птичьей рожицей и добродушно-покорным выражением. Он был очень
бедно одет, но зато всегда напомажен так обильно, что мы уверяли, будто у Грапа в
солнечный день помада тает на голове и течет под курточку. Когда я теперь вспоминаю его,
я нахожу, что он был очень услужливый, тихий и добрый мальчик; тогда же он мне казался
таким презренным существом, о котором не стоило ни жалеть, ни даже думать.
Когда игра в разбойники прекратилась, мы пошли на верх, начали возиться и
щеголять друг перед другом разными гимнастическими штуками. Иленька с робкой улыбкой
удивления поглядывал на нас, и когда ему предлагали попробовать то же, отказывался,
говоря, что у него совсем нет силы. Сережа был удивительно мил; он снял курточку – лицо и
глаза его разгорелись, – он беспрестанно хохотал и затеивал новые шалости: перепрыгивал
через три стула, поставленные рядом, через всю комнату перекатывался колесом, становился
кверху ногами на лексиконы Татищева, положенные им в виде пьедестала на середину
комнаты, и при этом выделывал ногами такие уморительные штуки, что невозможно было
удержаться от смеха. После этой последней штуки он задумался, помигал глазами и вдруг с
совершенно серьезным лицом подошел к Иленьке: «Попробуйте сделать это; право, это