Page 37 - Детство. Отрочество. После бала

одна дама и два кавалера, – прибавила она, обращаясь к г-же Валахиной и дотрагиваясь до
меня рукою.
Это сближение было мне так приятно, что заставило покраснеть еще раз.
Чувствуя, что застенчивость моя увеличивается, и услыхав шум еще подъехавшего
экипажа, я почел нужным удалиться. В передней нашел я княгиню Корнакову с сыном и
невероятным количеством дочерей. Дочери все были на одно лицо – похожи на княгиню и
дурны; поэтому ни одна не останавливала внимания. Снимая салопы и хвосты, они все вдруг
говорили тоненькими голосками, суетились и смеялись чему-то – должно быть, тому, что их
было так много. Этьен был мальчик лет пятнадцати, высокий, мясистый, с испитой
физиономией, впалыми, посинелыми внизу глазами и с огромными по летам руками и
ногами; он был неуклюж, имел голос неприятный и неровный, но казался очень довольным
собою и был точно таким, каким мог быть, по моим понятиям, мальчик, которого секут
розгами.
Мы довольно долго стояли друг против друга и, не говоря ни слова, внимательно
всматривались; потом, пододвинувшись поближе, кажется, хотели поцеловаться, но,
посмотрев еще в глаза друг другу, почему-то раздумали. Когда платья всех сестер его
прошумели мимо нас, чтобы чем-нибудь начать разговор, я спросил, не тесно ли им было в
карете.
– Не знаю, – отвечал он мне небрежно, – я ведь никогда не езжу в карете, потому что,
как только я сяду, меня сейчас начинает тошнить, и маменька это знает. Когда мы едем
куда-нибудь вечером, я всегда сажусь на козлы – гораздо веселей – все видно, Филипп дает
мне править, иногда и кнут я беру. Этак проезжающих, знаете, иногда, – прибавил он с
выразительным жестом, – прекрасно!
– Ваше сиятельство, – сказал лакей, входя в переднюю, – Филипп спрашивает: куда вы
кнут изволили деть?
– Как куда дел? да я ему отдал.
– Он говорит, что не отдавали.
– Ну, так на фонарь повесил.
– Филипп говорит, что и на фонаре нет, а вы скажите лучше, что взяли да потеряли, а
Филипп будет из своих денежек отвечать за ваше баловство, – продолжал, все более и более
воодушевляясь, раздосадованный лакей.
Лакей, который с виду был человек почтенный и угрюмый, казалось, горячо принимал
сторону Филиппа и был намерен во что бы то ни стало разъяснить это дело. По невольному
чувству деликатности, как будто ничего не замечая, я отошел в сторону; но присутствующие
лакеи поступили совсем иначе: они подступили ближе, с одобрением посматривая на старого
слугу.
– Ну, потерял так потерял, – сказал Этьен, уклоняясь от дальнейших объяснений, – что
стоит ему кнут, так я и заплачу. Вот уморительно! – прибавил он, подходя ко мне и увлекая
меня в гостиную.
– Нет, позвольте, барин, чем-то вы заплатите? знаю я, как вы платите: Марье
Васильевне вот уж вы восьмой месяц двугривенный все платите, мне тоже уж, кажется,
второй год, Петрушке…
– Замолчишь ли ты! – крикнул молодой князь, побледнев от злости. – Вот я все это
скажу.
– Все скажу, все скажу! – проговорил лакей. – Нехорошо, ваше сиятельство! – прибавил
он особенно выразительно в то время, как мы входили в залу, и пошел с салопами к ларю.
– Вот так, так! – послышался за нами чей-то одобрительный голос в передней.
Бабушка имела особенный дар, прилагая с известным тоном и в известных случаях
множественные и единственные местоимения второго лица, высказывать свое мнение о
людях. Хотя она употребляла вы и ты наоборот общепринятому обычаю, в ее устах эти
оттенки принимали совсем другое значение. Когда молодой князь подошел к ней, она
сказала ему несколько слов, называя его вы, и взглянула на него с выражением такого