Page 38 - Детство. Отрочество. После бала

пренебрежения, что, если бы я был на его месте, я растерялся бы совершенно; но Этьен был,
как видно, мальчик не такого сложения: он не только не обратил никакого внимания на
прием бабушки, но даже и на всю ее особу, а раскланялся всему обществу, если не ловко, то
совершенно развязно. Сонечка занимала все мое внимание: я помню, что, когда Володя,
Этьен и я разговаривали в зале на таком месте, с которого видна была Сонечка и она могла
видеть и слышать нас, я говорил с удовольствием; когда мне случалось сказать, по моим
понятиям, смешное или молодецкое словцо, я произносил его громче и оглядывался на дверь
в гостиную; когда же мы перешли на другое место, с которого нас нельзя было ни слышать,
ни видеть из гостиной, я молчал и не находил больше никакого удовольствия в разговоре.
Гостиная и зала понемногу наполнялись гостями; в числе их, как и всегда бывает на
детских вечерах, было несколько больших детей, которые не хотели пропустить случая
повеселиться и потанцевать, как будто для того только, чтобы сделать удовольствие хозяйке
дома.
Когда приехали Ивины, вместо удовольствия, которое я обыкновенно испытывал при
встрече с Сережей, я почувствовал какую-то странную досаду на него за то, что он увидит
Сонечку и покажется ей.

Глава XXI
До мазурки

– Э! да у вас, видно, будут танцы, – сказал Сережа, выходя из гостиной и доставая из
кармана новую пару лайковых перчаток, – надо перчатки надевать.
«Как же быть? а у нас перчаток-то нет, – подумал я, – надо пойти на верх – поискать».
Но хотя я перерыл все комоды, я нашел только в одном – наши дорожные зеленые
рукавицы, а в другом – одну лайковую перчатку, которая никак не могла годиться мне:
во-первых, потому, что была чрезвычайно стара и грязна, во-вторых, потому, что была для
меня слишком велика, а главное потому, что на ней недоставало среднего пальца,
отрезанного, должно быть, еще очень давно, Карлом Иванычем для больной руки. Я надел,
однако, на руку этот остаток перчатки и пристально рассматривал то место среднего пальца,
которое всегда было замарано чернилами.
– Вот если бы здесь была Наталья Савишна: у нее, верно бы, нашлись и перчатки. Вниз
идти нельзя в таком виде, потому что, если меня спросят, отчего я не танцую, что мне
сказать? и здесь оставаться тоже нельзя, потому что меня непременно хватятся. Что мне
делать? – говорил я, размахивая руками.
– Что ты здесь делаешь? – сказал вбежавший Володя, – иди ангажируй даму… сейчас
начнется.
– Володя, – сказал я ему, показывая руку с двумя просунутыми в грязную перчатку
пальцами, голосом, выражавшим положение, близкое к отчаянию, – Володя, ты и не подумал
об этом!
– О чем? – сказал он с нетерпением. – А! о перчатках, – прибавил он совершенно
равнодушно, заметив мою руку, – и точно нет; надо спросить у бабушки… что она скажет? –
и, нимало не задумавшись, побежал вниз.
Хладнокровие, с которым он отзывался об обстоятельстве, казавшемся мне столь
важным, успокоило меня, и я поспешил в гостиную, совершенно позабыв об уродливой
перчатке, которая была надета на моей левой руке.
Осторожно подойдя к креслу бабушки и слегка дотрагиваясь до ее мантилии, я
шепотом сказал ей:
– Бабушка! что нам делать? у нас перчаток нет!
– Что, мой друг?
– У нас перчаток нет, – повторил я, подвигаясь ближе и ближе и положив обе руки на
ручку кресел.
– А это что, – сказала она, вдруг схватив меня за левую руку. – Voyez, ma