Page 73 - Детство. Отрочество. После бала

дальнейшими событиями средних веков.
Это значило: сказывайте уроки.
В то время как Володя отвечал ему с свободой и уверенностью, свойственною тем, кто
хорошо знает предмет, я без всякой цели вышел на лестницу, и так как вниз нельзя мне было
идти, весьма естественно, что я незаметно для самого себя очутился на площадке. Но только
что я хотел поместиться на обыкновенном посте своих наблюдений – за дверью, как вдруг
Мими, всегда бывшая причиною моих несчастий, наткнулась на меня. «Вы здесь?» – сказала
она, грозно посмотрев на меня, потом на дверь девичьей и потом опять на меня.
Я чувствовал себя кругом виноватым – и за то, что был не в классе, и за то, что
находился в таком неуказанном месте, поэтому молчал и, опустив голову, являл в своей
особе самое трогательное выражение раскаяния.
– Нет, это уж ни на что не похоже! – сказала Мими. – Что вы здесь делали? – Я
помолчал. – Нет, это так не останется, – повторила она, постукивая щиколками пальцев о
перила лестницы, – я все расскажу графине.
Было уже без пяти минут три, когда я вернулся в класс. Учитель, как будто не замечая
ни моего отсутствия, ни моего присутствия, объяснял Володе следующий урок. Когда он,
окончив свои толкования, начал складывать тетради и Володя вышел в другую комнату,
чтобы принести билетик, мне пришла отрадная мысль, что все кончено и про меня забудут.
Но вдруг учитель с злодейской полуулыбкой обратился ко мне.
– Надеюсь, вы выучили свой урок-с, – сказал он, потирая руки.
– Выучил-с, – отвечал я.
– Потрудитесь мне сказать что-нибудь о крестовом походе Людовика Святого, – сказал
он, покачиваясь на стуле и задумчиво глядя себе под ноги. – Сначала вы мне скажете о
причинах, побудивших короля французского взять крест, – сказал он, поднимая брови и
указывая пальцем на чернильницу, – потом объясните мне общие характеристические черты
этого похода, – прибавил он, делая всей кистью движение такое, как будто хотел поймать
что-нибудь, – и, наконец, влияние этого похода на европейские государства вообще, – сказал
он, ударяя тетрадями по левой стороне стола, – и на французское королевство в
особенности, – заключил он, ударяя по правой стороне стола и склоняя голову направо.
Я проглотил несколько раз слюни, прокашлялся, склонил голову набок и молчал.
Потом, взяв перо, лежавшее на столе, начал обрывать его и все молчал.
– Позвольте перышко, – сказал мне учитель, протягивая руку. – Оно пригодится. Ну-с.
– Людо… кор… Лудовик Святой был… был… был… добрый и умный царь…
– Кто-с?
– Царь. Он вздумал пойти в Иерусалим и передал бразды правления своей матери.
– Как ее звали-с?
– Б… б… ланка.
– Как-с? буланка?
Я усмехнулся как-то криво и неловко.
– Ну-с, не знаете ли еще чего-нибудь? – сказал он с усмешкой.
Мне нечего было терять, я прокашлялся и начал врать все, что только мне приходило в
голову. Учитель молчал, сметая со стола пыль перышком, которое он у меня отнял,
пристально смотрел мимо моего уха и приговаривал: «Хорошо-с, очень хорошо-с». Я
чувствовал, что ничего не знаю, выражаюсь совсем не так, как следует, и мне страшно
больно было видеть, что учитель не останавливает и не поправляет меня.
– Зачем же он вздумал идти в Иерусалим? – сказал он, повторяя мои слова.
– Затем… потому… оттого, затем что…
Я решительно замялся, не сказал ни слова больше и чувствовал, что ежели этот
злодей-учитель хоть год целый будет молчать и вопросительно смотреть на меня, я все-таки
не в состоянии буду произнести более ни одного звука. Учитель минуты три смотрел на
меня, потом вдруг проявил в своем лице выражение глубокой печали и чувствительным
голосом сказал Володе, который в это время вошел в комнату: