Page 72 - Бегущая по волнам

улыбнулась. Я был рад видеть это доказательство ее нервной силы.
Пегги продолжала:
– … стал звонить на разные манеры и все под чужой звонок; сам же он звонит коротко:
раз, два. Пустил трель, потом начал позвякивать добродушно и – снова своим, коротким. Я
ушла в буфет, куда он вскоре пришел и выпил, но меня не заметил. Крепко выругался. Как
его тут не стало, хозяин начал выговаривать мне: «Ступайте к нему, Пегги; он грозит
изрешетить потолок», – палить то есть начнет. Меня, знаете, этим не испугаешь. У нас и не
то бывает. Господин комиссар помнит, как в прошлом году мексиканцы заложили дверь
баррикадой и бились: на шестерых – три..
– Вы храбрая женщина, Пегги, – перебил комиссар, – но это дело прошедшее. Говорите
об этом.
– Да, я не трус, это все скажут. Если мою жизнь рассказать, – будет роман. Так вот,
начало стучать там, у Геза. Значит, всаживает в потолок пули. И вот, взгляните…
Действительно, поперечная толстая балка потолка имела такой вид, как если бы в нее
дали залп. Комиссар сосчитал дырки и сверил с числом найденных на полу патронов; эти
числа сошлись. Пегги продолжала:
– Я пошла к нему; пошла не от страха, пошла я единственно от жалости. Человек, так
сказать, не помнит себя. В то время я была на дворе, а потому поднялась с лестницы от
ворот. Как я поднялась, слышу – меня окликнули. Вот эта барышня; извините, не знаю, как
вас зовут. И сразу она мне понравилась. После всех неприятностей вижу человеческое лицо.
«У вас остановился капитан Вильям Гез? – так она меня спросила. – В каком номере он
живет?» Значит, опять он, не выйти ему у меня из головы и, тем более, от такого лица. Даже
странно было мне слушать. Что ж! Каждый ходит, куда хочет. На одной веревке висит
разное белье. Я ее провела, стукнула в дверь и отошла. Гез вышел. Вдруг стал он бледен,
даже задрожал весь; потом покраснел и сказал: «Это вы! Это вы! Здесь!» Я стояла. Он
повернулся ко мне, и я пошла прочь. Ноги тронулись сами, и все быстрее. Я думала: только
бы не услышать при посторонних, как он заорет свои проклятия! Однако на лестнице я
остановилась, – может быть, позовет подать или принести что-нибудь, но этого не
случилось. Я услышала, что они, Гез и барышня, пошли в галерею, где начали говорить, но
что – не знаю. Только слышно: «Гу-гу, гу-гу, гу-гу». Ну-с, утром без дела не сидишь.
Каждый ходит, куда хочет. Я побыла внизу, а этак через полчаса принесли письма маклеру
из первого номера, и я пошла снова наверх кинуть их ему под дверь; постояла, послушала:
все тихо. Гез не звонит. Вдруг – бац! Это у него выстрел. Вот он какой был выстрел! Но мне
тогда стало только смешно. Надо звонить по-человечески. Ведь видел, что я постучала;
значит приду и так. Тем более, это при посторонних. Пришла нижняя и сказала, что надо
подмести буфет: ей некогда. Ну-с, так сказать, Лиззи всегда внизу, около хозяина; она – туда,
она – сюда, и, значит, мне надо идти. Вот тут, как я поднялась за щеткой, вошли наверх
Бутлер с джентльменом и опять насчет Геза: «Дома ли он?» В сердцах я наговорила лишнее
и прошу меня извинить, если не так сказала, только показала на дверь, а сама скорее ушла,
потому что, думаю, если ты меня позвонишь, так знай же, что я не вертелась у двери, как
собака, а была по своим делам. Только уж работать в буфете не пришлось, потому что
навстречу бежала толпа. Вели эту барышню. Вначале я думала, что она сама всех их ведет.
Гарден тоже прибежал сам не свой. Вот когда вошли, – я и увидела… Гез готов.
Записав ее остальные, ничего не прибавившие к уже сказанному, различные мелкие
показания, комиссар отпустил Пегги, которая вышла, пятясь и кланяясь. Наступила моя
очередь, и я твердо решил, сколько будет возможно, отвлечь подозрение на себя, как это ни
было трудно при обстоятельствах, сопровождавших задержание Биче Сениэль. Сознаюсь, – я
ничем, конечно, не рисковал, так как пришел с Бутлером, на глазах прислуги, когда Гез уже
был в поверженном состоянии. Но я надеялся обратить подозрение комиссара в новую
сторону, по кругу пережитого мною приключения, и рассказал откровенно, как поступил со
мной Гез в море. О моем скрытом, о том, что имело значение лишь для меня, комиссар узнал
столько же, сколько Браун и Гез, то есть ничего. Связанный теперь обещанием, которое дал