Page 73 - Бегущая по волнам

Синкрайту, я умолчал об его активном участии. Бутлер подтвердил мое показание. Я
умолчал также о некоторых вещах, например, о фотографии Биче в каюте Геза и запутанном
положении корабля в руках капитана, с целью сосредоточить все происшествия на себе. Я
говорил, тщательно обдумывая слова, так что заметное напряжение Биче при моем рассказе,
вызванное вполне понятными опасениями, осталось напрасным. Когда я кончил, прямо
заявив, что шел к Гезу с целью требовать удовлетворения, она, видимо, поняла, как я боюсь
за нее, и в тени ее ресниц блеснуло выражение признательности.
Хотя флегматичен был комиссар, давно привыкший к допросам и трупам, мое
сообщение о себе, в связи с Гезом, сильно поразило его. Он не однажды переспросил меня о
существенных обстоятельствах, проверяя то, другое сопутствующими показаниями Бутлера.
Бутлер, слыша, что я рассказываю, умалчивая о появлении неизвестной женщины, сам
обошел этот вопрос, очевидно понимая, что у меня есть основательные причины молчать. Он
стал очень нервен, и комиссару иногда приходилось направлять его ответы или вытаскивать
их клещами дважды повторенных вопросов. Хотя и я не понимал его тревоги, так как
оговорил роль Бутлера благоприятным для него упониманием о, в сущности, пассивной,
даже отчасти сдерживающей роли старшего помощника, – он, быть может, встревожился как
виновный в недонесении. Так или иначе, Бутлер стал говорить мало и неохотно. Он
потускнел, съежился. Лишь один раз в его лице появилось неведомое живое участие, – какое
бывает при внезапном воспоминании. Но оно исчезло, ничем не выразив себя.
По ставшему чрезвычайно серьезным лицу комиссара и по количеству исписанных им
страниц я начал понимать, что мы все трое не минуем ареста. Я сам поступил бы так же на
месте полиции. Опасение это немедленно подтвердилось.
– Объявляю, – сказал комиссар, встав, – впредь до выяснения дела арестованными:
неизвестную молодую женщину, отказавшуюся назвать себя, Томаса Гарвея и Элиаса
Бутлера.
В этот момент раздался странный голос. Я не сразу его узнал: таким чужим,
изменившимся голосом заговорил Бутлер. Он встал, тяжело, шумно вздохнул и с неловкой
улыбкой, сразу побледнев, произнес:
– Одного Бутлера. Элиаса Бутлера.
– Что это значит? – спросил комиссар.
– Я убил Геза.

Глава ХХVIII

К тому времени чувства мои были уже оглушены и захвачены так сильно, что даже
объявление ареста явилось развитием одной и той же неприятности; но неожиданное
признание Бутлера хватило по оцепеневшим нервам, как новое преступление, совершенное
на глазах всех. Биче Сениэль рассматривала убийцу расширенными глазами и, взведя брови,
следила с пристальностью глубокого облегчения за каждым его движением. Комиссар
перешел из одного состояния в другое, – из состояния запутанности к состоянию иметь
здесь, против себя, подлинного преступника, которого считал туповатым свидетелем, – с
апломбом чиновника, приписывающего каждый, даже невольный успех влиянию своих
личных качеств.
– Этого надо было ожидать, – сказал он так значительно, что, должно быть, сам
поверил своим словам. – Элиас Бутлер, сознавшийся при свидетелях, – садитесь и изложите,
как было совершено преступление.
– Я решил, – начал Бутлер, когда сам несколько освоился с перенесением тяжести
сцены, целиком обрушенной на него и бесповоротно очертившей тюрьму, – я решил
рассказать все, так как иначе не будет понятен случай с убийством Геза. Это – случай, я не
хотел его убивать. Я молчал потому, что надеялся для барышни на благополучный исход ее
задержания. Оказалось иначе. Я увидел, как сплелось подозрение вокруг невинного
человека. Объяснения она не дала, следовательно, ее надо арестовать. Так, это правильно. Но