Page 72 - Белый пароход

с другого края наперерез показался еще один жуаньжуан на верблюде. Тогда Найман-Ана,
разгоняя Акмаю, пошла между ними. Быстроногая белая Акмая вовремя вынесла ее вперед, а
жуаньжуаны преследовали сзади, крича и потрясая пиками. Куда им было до Акмаи. Они все
больше отставали, трюхая на своих мохнатых верблюдах, а Акмая, набирая дыхание, неслась по
сарозекам с недосягаемой быстротой, унося Найман-Ану от смертельной погони.
Не знала она, однако, что, вернувшись, озлобленные жуаньжуаны стали избивать манкурта.
Но какой с него спрос. Только и отвечал:
— Она говорила, что она моя мать.
— Никакая она тебе не мать! У тебя нет матери! Ты знаешь, зачем она приезжала? Ты знаешь?
Она хочет содрать твою шапку и отпарить твою голову! — запугивали они несчастного манкурта.
При этих словах манкурт побледнел, серым-серым стало его черное лицо. Он втянул шею в
плечи и, схватившись за шапку, стал озираться вокруг, как зверь.
— Да ты не бойся! На-ка, держи! — Старший жуаньжуан вложил ему в руки лук со стрелами.
— А ну целься! — Младший жуаньжуан подкинул свою шляпу высоко в воздух. Стрела
пробила шляпу. — Смотри! — удивился владелец шляпы. — В руке память осталась!
Как птица, вспугнутая с гнезда, кружила Найман-Ана по сарозскскнм окрестностям. И не
знала, как быть, чего ожидать. Угонят ли теперь жуаньжуаны весь гурт и с ним ее сына-манкурта
в другое место, недоступное для нее, поближе к своей большой орде, или будут подстерегать ее,
чтобы схватить? Теряясь в догадках, она продвигалась объездами по скрытным местам и
высмотрела, очень обрадовалась, когда увидела, что те двое жуаньжуаней покинули стадо.
Поехали прочь рядком, не оглядываясь. Найман-Ана долго не спускала с них глаз и, когда они
скрылись вдали, решила вернуться к сыну. Теперь она во что бы то ни стало хотела увезти его с
собой. Какой он ни есть
— не его вина, что судьба так обернулась, что изглумились над ним враги, но в рабстве мать
его не оставит. И пусть найманы, увидев, как увечат нашественники плененных джигитов, как
унижают и лишают их разума, пусть вознегодуют и возьмутся за оружие. Не в земле дело. Земли
всем хватило бы. Однако жуаньжуанское зло нетерпимо даже для отчужденного соседства…
С этими мыслями возвращалась Найман-Ана к сыну и все обдумывала, как его убедить,
уговорить бежать этой же ночью.
Уже смеркалось. Над великими сарозеками опускалась, незримо вкрадываясь по логам и
долам красноватыми сумерками, еще одна ночь из бесчисленной череды прошлых и предстоящих
ночей. Белая верблюдица Акмая легко и свободно несла свою хозяйку к большому табуну. Лучи
угасающего солнца четко высветляли ее фигуру на верблюжьем межгорбье. Настороженная и
озабоченная Найман-Ана была бледна и строга. Седина, морщины, думы на челе и в глазах, как
те сумерки сарозекские, неизбывная боль… Вот она достигла стада, поехала между пасущимися
животными, стала оглядываться, но сына не видно было. Его верховой верблюд с поклажей
почему-то свободно пасся, таща за собой повод по земле…
— Жоламан! Сын мой, Жоламан, где ты? — стала звать Найман-Ана.
Никто не появился и не откликнулся.
— Жоламан! Где ты? Это я, твоя мать! Где ты?
И, озираясь по сторонам в беспокойстве, не заметила она, что сын ее, манкурт, прячась в
тени верблюда, уже изготовился с колена, целясь натянутой на тетиве стрелой. Отсвет солнца
мешал ему, и он ждал удобного момента для выстрела.
— Жоламан! Сын мой! — звала Найман-Ана, боясь, что с ним что-то случилось. Повернулась в
седле. — Не стреляй! — успела вскрикнуть она и только было понукнула белую верблюдицу
Акмаю, чтобы развернуться лицом, но стрела коротко свистнула, вонзаясь в левый бок под руку.