Page 84 - Белый пароход

Ребята пыхтели позади, вовсю стараясь помочь. Зарипа была болельщицей. Едигей нарочно
делал вид, что ему трудно, и когда наконец первый сапог был снят, ребята победно закричали.
Зарипа кинулась растирать мужу ступню шерстяным платком, но Едигей всех приостановил:
— А ну, ребята, а ну, мама! Вы что ж это? А второй сапог кто будет тянуть? Или так и оставим
отца одна нога босая, а другая в мерзлом сапоге? Хорошо будет?
И все расхохотались отчего-то. Долго смеялись, катались по полу. Особенно ребята и сам
Абуталип.
И кто знает, так думал потом об этом Буранный Едигей, много раз пытаясь отгадать ту страш-
ную загадку, кто знает, быть может, именно в этот момент где-то очень далеко от Боранлы-
Буранного имя Абуталипа Куттыбаева вновь всплыло в бумагах и люди, получившие ту бумагу,
решили на ее основании вопрос, о котором никто ни сном ни духом не помышлял ни в этой
семье, ни на разъезде.
Беда свалилась как снег на голову. Хотя, конечно, будь, скажем, Едигей поопытней в таких
делах, похитрей, может, если бы и не догадался, то смутная тревога закралась бы в душу.
А отчего было тревожиться? Всегда поближе к концу года приезжал на разъезд участковый
ревизор. По графику объезжал он разъезд за разъездом, от станции к станции. Приедет, день-
два побудет, проверит, как зарплата выдавалась, как материалы расходовались и всякое прочее,
напишет акт ревизии вместе с начальником разъезда и еще с кем-нибудь из рабочих и уедет с
попутным. Сколько там делов-то, на разъезде? Едигей, бывало, тоже расписывался в актах
ревизии. В этот раз ревизор дня три пробыл в Боранлы-Буранном. Ночевал в дежурном домике, в
главном помещении разъезда, где была связь да комнатушка начальника, именуемая кабинетом.
Начальник разъезда Абилов все бегал, чай носил ему в чайнике. Заглянул к ревизору и Едигей.
Сидел человек, дымил над бумагами. Едигей думал — может, кто из прежних знакомых, но нет,
этот был незнакомый. Краснощекий такой, редкозубый, в очках, седеющий. Странная
прилипающая улыбчивость мелькнула в его глазах.
А поздно вечером встретились. Едигей возвращался со смены, смотрит — ревизор прохажива-
ется возле дежурки под фонарем. Воротник мерлушковый поднял, в мерлушковой папахе, в
очках, курит задумчиво, хрустит подошвами сапог по песочку.
— Добрый вечер. Что, покурить вышли? Наработались? — посочувствовал ему Едигей.
— Да, конечно, — ответил тот, полуулыбаясь. — Нелегко. — И опять полуулыбнулся.
— Ну, ясно, конечно, — промолвил для приличия Едигей.
— Завтра с утра уезжаю, — сообщил ревизор. — Подойдет семнадцатый, приостановится. И я
поеду. — Он опять полуулыбнулся. Голос у него был приглушенный, вымученный даже. А глаза
смотрели с прищуром, вглядывались в лицо. — Так вы и будете Едигей Жангельдин? —
осведомился ревизор.
— Да, я самый.
— Я так и думал. — Ревизор уверенно дыхнул дымом сквозь редкие зубы.Бывший фронтовик.
На разъезде с сорок четвертого. Путейцы Буранным прозывают.
— Да, верно, — простодушно отвечал Едигей. Ему было приятно, что тот так много знал о нем,
но и удивился в то же время, как, зачем ревизор все это разузнал и запомнил.
— А у меня память хорошая, — полуулыбаясь, продолжал ревизор, видимо догадываясь, о чем
думает Едигей. — Я ведь тоже пишу, как ваш Куттыбаев,кивнул он, пуская струю дыма в сторону
освещенного окна, в проеме которого склонялась, как всегда, над своими записями на
подоконнике голова Абуталипа. — Третий день наблюдаю — все пишет и пишет. Понимаю. Сам
пишу. Только я стихами занимаюсь. В деповском многотиражке почти каждый месяц печатаюсь. У
нас там кружок литературный. Я им руковожу. И в областной газете помещался — на Восьмое
марта однажды, на Первое мая в нынешнем году.