Page 87 - Белый пароход

— Да вот, — говорю, — оказывается, Дед Мороз оставил вам записку, вот она: «Дорогие
мальчуганы — Даул и Эрмек! Я приехал на ваш знаменитый разъезд Боранлы-Буранный рано
утром, в пять часов. Вы еще спали, было очень холодно. Да и сам я холодный, борода вся из
морозной шерсти у меня. А поезд остановился только на две минутки. Вот успел записку
написать и оставить подарки. В мешочке всем ребятам разъезда от меня по одному яблоку и по
два ореха. Не обижайтесь, дел у меня впереди много. Поеду к другим ребятам. Они меня тоже
ждут. А к вам на следующий Новый год постараюсь приехать так, чтобы мы встретились. А пока
до свидания. Ваш Дед Мороз, Аяз-ата». Постой-постой, а тут еще какая-то приписка. Очень
торопливо, неразборчиво написано. Наверно, уже поезд отходил. А, вот, разобрал: «Даул, не бей
свою собачку. Я слышал, как однажды она громко заскулила, когда ты ударил ее калошей. Но
потом я больше не слышал. Наверно, ты стал лучше к ней относиться. Вот и все. Еще раз ваш
Аяз-ата». Постой-постой, тут еще что-то пакорябало. А, понял: «Смежная баба у вас очень
здорово получилась. Молодцы. Я поздоровался с ней за руку».
Ну, они, конечно, обрадовались. Записка Деда Мороза убедила их сразу. Никаких обид.
Только начали спорить, кто понесет мешочек с подарками. Тут мать рассудила их:
— Сначала десять шагов понесет Даул, он старший. А потом десять шагов ты, Эрмек, ты
младший…»
Посмеялся от души и Едигей: «Надо же, будь я на их месте, тоже поверил бы».
Зато днем среди детворы самым популярным был дядя Едигей. Устроил он им катание на
санях. У Казангапа водились сани давнишние. Запрягли казангаповского верблюда, смирного и
хорошо идущего в нагрудном хомуте, Каранара нельзя было, конечно, допускать к таким делам.
Запрягли и поехали всей гурьбой. То-то было шуму. Едигей был за кучера. Детишки липли, все
хотели посидеть рядом с ним. И все просили: «Быстрей, быстрей поехали!» Абуталип и Зарипа то
шли, то бежали рядом, но на спусках присаживались на край саней. Отъехали от разъезда
километра на два, развернулись на пригорке, назад со спуска покатили. Запыхался упряжной
верблюд. Передохнуть требовалось.
Хороший выдался день. Над безбрежно белыми, заснеженными сарозеками, сколько хватало
глаз и слуха, лежала белая первозданная тишина. Вокруг, таинственно укрытая снегом,
простиралась степь — грядами, холмами, равнинами, небо над сарозеками излучало матовый
отсвет и кроткое полуден-ное тепло. Ветерок чуть слышно ластился к уху. А впереди по
железной дороге шел длинный красно-охряной состав, и два черных паровоза, сцепленных
цугом, тащили его, дыша в две трубы. Дым из труб зависал в воздухе медленно тающими,
плывущими кольцами. Приближаясь к семафору, веду-щий паровоз дал сигнал — длинный,
могучий гудок. Дважды повторил, неся о себе весть. Поезд был сквозной, он прошумел через
разъезд, не сбавляя скорости, — мимо семафоров и полдюжины домиков, неловко
прилепившихся почти у самой линии, хотя столько простора было вокруг. И снова все стихло и
замерло. Никакого движения. Лишь над крышами боранлинских домов вились сизые печные
дымки. Все замолчали. Даже разгоряченные ездой ребятишки присмирели в ту минуту. Зарипа
промолвила негромко, только для мужа:
— Как хорошо и как страшно!
— Ты права, — так же негромко отозвался Абуталип.
Едигей глянул на них искоса, не поворачивая головы. Они стояли, очень похожие друг на
друга. Негромко, но внятно произнесенные слова Зарипы огорчили Едигея, хотя и не ему были
предназна-чены. Он понял вдруг, с какой тоской и страхом смотрела она на эти домики с
вьющимися дымками. Но ничем и никак Едигей не мог им помочь, ибо то, что ютилось у железной
дороги, было единственным пристанищем для всех них.
Едигей понукнул упряжного верблюда. Стеганул бичом. И сани покатились назад к разъезду…