Page 169 - Похождения бравого солдата Швейка

Наглые выходки, направленные против личности, сути дела не меняют. Сойка
останется сойкой, хотя бы ваш редактор даже наклал в штаны. Последнее явится только
лишним доказательством того, что автор письма пишет легкомысленно, не по существу дела,
даже если он при этом в возмутительно грубой форме ссылался на Брема. Так, например,
этот грубиян пишет, что сойка, согласно Брему, страница четыреста пятьдесят два, относится
к отряду крокодиловидных, в то время как на этой странице говорится о жулане или
сорокопуде обыкновенном (Lanius minorl.) Мало того, этот, мягко выражаясь, невежда
ссылается опять на Брема, заявляя, что сойка относится к отряду пятнадцатому, между тем
как Брем относит вороновых к отряду семнадцатому, к которому принадлежат и вороны,
семейства галок, причём автор письма настолько нагл, что и меня назвал галкой (соlaeus) из
семейства сорок, ворон синих, из подотряда болванов неотёсанных, хотя на той же странице
говорится о сойках лесных и сороках пёстрых».
— Лесные сойки, — вздохнул мой издатель, схватившись за голову. — Дайте-ка сюда,
я дочитаю.
Я испугался, услышав, что издатель во время чтения начал хрипеть.
— Груздяк, или дрозд чёрный, турецкий, — прохрипел он, — всё равно останется в
чешском переводе чёрным дроздом, а серый дрозд — серым.
— Серого дрозда следует называть рябинником, или рябиновкой, господин шеф, —
подтвердил я, — потому что он питается рябиной.
Пан Фукс отшвырнул газету и залез под бильярд, хрипя последние слова статьи:
«Turdus», 107 груздяк!
— К чёрту сойку! — орал он из-под бильярда. — Ореховка! Укушу!
Еле-еле его вытащили. Через три дня он скончался в узком семейном кругу от
воспаления мозга.
Последние его слова перед кончиной в минуту просветления разума были:
— Для меня важны не личные интересы, а общее благо. С этой точки зрения и примите
моё последнее суждение как по существу, так и… — и икнул.
Вольноопределяющийся замолк на минуту, а затем не без ехидства сказал капралу:
— Этим я хочу сказать, что каждый может попасть в щекотливое положение и что
человеку свойственно ошибаться.
Из всего этого капрал понял только, что ему ставятся на вид его собственные ошибки.
Он отвернулся опять к окну и стал мрачно глядеть, как убегает дорога.
Конвойные с глупым видом переглядывались между собой. Швейка рассказ
заинтересовал больше других.
— Нет ничего тайного, что не стало бы явным, — начал он. — Всё рано или поздно
вылезает наружу, даже то, что какая-то дурацкая сойка не ореховка. Но очень интересно, что
есть люди, которые на такую штуку попадаются. Выдумать животное — вещь нелёгкая, но
показать выдуманное животное публике — ещё труднее. Несколько лет тому назад в Праге
некий Местек обнаружил сирену и показывал её на улице Гавличка, на Виноградах, за
ширмой. В ширме была дырка, и каждый мог видеть в полутьме самое что ни на есть
обыкновенное канапе, на котором валялась девка с Жижкова. Ноги у неё были завёрнуты в
зелёный газ, что должно было изображать хвост, волосы были выкрашены в зелёный цвет, на
руках были рукавицы на манер плавников, из картона, тоже зелёные, а вдоль спины
верёвочкой привязано что-то вроде руля. Детям до шестнадцати лет вход был воспрещён, а
кому было больше шестнадцати, те платили за вход, и всем очень нравилось, что у сирены
большая задница, а на ней написано: «До свидания!» Зато насчёт грудей было слабо: висели
у ней до самого пупка, словно у старой шлюхи. В семь часов вечера Местек закрывал
панораму и говорил: «Сирена, можете идти домой». Она переодевалась и в десять часов
вечера её уже можно было видеть на Таборской улице. Она прогуливалась и будто случайно

107 Дрозд (лат)