Page 181 - Похождения бравого солдата Швейка

Швейк замялся было на мгновение, но быстро нашёлся и с открытым и ясным лицом
спокойно ответил:
— Осмелюсь доложить, это для вас, господин обер-лейтенант. Не могу вот только
найти, где ваше купе, и, кроме того, не знаю, не будет ли комендант поезда возражать против
того, чтобы я ехал с вами, — это такая свинья.
Поручик Лукаш вопросительно взглянул на Швейка. Тот продолжал интимно и
добродушно:
— Настоящая свинья, господин обер-лейтенант. Когда он обходил поезд, я ему
немедленно доложил, что уже одиннадцать часов, время своё я отсидел, и моё место в
телячьем вагоне либо с вами. А он меня страшно грубо оборвал: дескать, не рыпайся и
оставайся там, где сидишь. Сказал, что по крайней мере я опять не осрамлю вас в пути.
Господин обер-лейтенант! — Швейк страдальчески скривил рот. — Точно я вас, господин
обер лейтенант, когда-нибудь срамил!
Поручик Лукаш вздохнул.
— Ни разу этого не было, чтобы я вас осрамил, — продолжал Швейк. — Если что и
произошло, то это лишь чистая случайность и «промысел божий», как сказал старик Ваничек
из Пельгржимова, когда его в тридцать шестой раз сажали в тюрьму. Я никогда ничего не
делал нарочно, господин обер-лейтенант. Я всегда старался, как бы всё сделать половчее да
получше. Разве я виноват, что вместо пользы для нас обоих получались лишь горе да мука?
— Только не плачьте, Швейк, — мягко сказал поручик Лукаш, когда оба подходили к
штабному вагону. — Я всё устрою, чтобы вы опять были со мной.
— Осмелюсь доложить, господин обер-лейтенант, я не плачу. Только очень уж мне
обидно: мы с вами самые разнесчастные люди на этой войне и во всём мире, и оба в этом не
виноваты. Как жестока судьба, когда подумаешь, что я, отроду такой старательный…
— Успокойтесь, Швейк.
— Осмелюсь доложить, господин обер-лейтенант: если бы не субординация, я бы
сказал, что нипочём не могу успокоиться, но, согласно вашему приказанию, я уже совсем
успокоился.
— Так залезайте в вагон, Швейк.
— Так точно, уже лезу, господин обер-лейтенант.
В военном лагере в Мосте царила ночная тишина. Солдаты в бараках тряслись от
холода, в то время как в натопленных офицерских квартирах окна были раскрыты настежь
из-за невыносимой жары.
Около отдельных объектов раздавались шаги часовых, ходьбой разгонявших сон.
Внизу над рекой сиял огнями завод мясных консервов его императорского величества.
Там шла работа днём и ночью: перерабатывались на консервы всякие отбросы. В лагерь
ветром доносило вонь от гниющих сухожилий, копыт и костей, из которых варились
суповые консервы.
Из покинутого павильона фотографа, делавшего в мирное время снимки солдат,
проводивших молодые годы здесь, на военном стрельбище, внизу, в долине Литавы, был
виден красный электрический фонарь борделя «У кукурузного початка», который в 1903
году во время больших манёвров у Шопрони почтил своим посещением эрцгерцог Стефан и
где ежедневно собиралось офицерское общество.
Это был самый фешенебельный публичный дом, куда не имели доступа нижние чины и
вольноопределяющиеся. Они посещали «Розовый дом». Его зелёные фонари также были
видны из заброшенного павильона фотографа.
Такого рода разграничение по чинам сохранилось и на фронте, когда монархия не
могла уже помочь своему войску ничем иным, кроме походных борделей при штабах бригад,
называвшихся «пуфами». Таким образом, существовали императорско-королевские
офицерские пуфы, императорско-королевские унтер-офицерские пуфы и императорско-
королевские пуфы для рядовых.
Мост-на-Литаве сиял огнями. С другой стороны Литавы сияла огнями Кираль-Хида,