Page 187 - Похождения бравого солдата Швейка

спрятался. Одного ихнего унтера мы нашли в сене на чердаке — у мужика одного на конце
села. Этого выдала его девчонка, потому что он танцевал в трактире с другой. Она врезалась
в нашего Мейстршика по уши и пошла с ним по направлению к Кираль-Хиде. Там по дороге
сеновалы. Затащила его на сеновал, а потом потребовала с него пять крон, а он ей дал по
морде. Мейстршик догнал нас у самого лагеря и рассказывал, что раньше он о мадьярках
думал, будто они страстные, а эта свинья лежала, как бревно, и только лопотала без умолку.
— Короче говоря, мадьяры — шваль, — закончил старый сапёр Водичка своё
повествование, на что Швейк заметил:
— Иной мадьяр не виноват в том, что он мадьяр.
— Как это не виноват? — загорячился Водичка. — Каждый из них виноват, — сказанул
тоже! Попробовал бы ты попасть в такую переделку, в какую попал я, когда в первый день
пришёл на курсы. Ещё в тот же день после обеда согнали нас, словно стадо какое-нибудь, в
школу, и какой-то балда начал нам на доске чертить и объяснять, что такое блиндажи, как
делают основания и как производятся измерения. «А завтра утром, говорит, у кого не будет
всё это начерчено, как я объяснял, того я велю связать и посадить». — «Чёрт побери, думаю,
для чего я, собственно говоря, на фронте записался на эти курсы: для того, чтобы удрать с
фронта или чтобы вечерами чертить в тетрадочке карандашиком, чисто школьник?» Еле-еле
я там высидел — такая, брат, ярость на меня напала, сил моих нет. Глаза бы мои не глядели
на этого болвана, что нам объяснял. Так бы всё со злости на куски разнёс. Я даже не стал
дожидаться вечернего кофе, а скорее отправился в Кираль-Хиду и со злости только о том и
думал, как бы найти тихий кабачок, надраться там, устроить дебош, съездить кому-нибудь по
рылу и с облегчённым сердцем пойти домой. Но человек предполагает, а бог располагает.
Нашёл я у реки среди садов действительно подходящий кабачок: тихо, что в твоей часовне,
всё словно создано для скандала. Там сидели только двое, говорили между собой по-
мадьярски. Это меня ещё больше раззадорило, и я надрался скорее и основательнее, чем сам
предполагал, и спьяна даже не заметил, что рядом находится ещё такая же комната, где
собрались, пока я заряжался, человек восемь гусар. Они на меня и насели, как только я
съездил двум первым посетителям по морде. Мерзавцы гусары так, брат, меня отделали и так
гоняли меня по всем садам, что, я до самого утра не мог попасть домой, а когда наконец
добрался, меня тотчас же отправили в лазарет. Наврал им, что свалился в кирпичную яму, и
меня целую неделю заворачивали в мокрую простыню, пока спина не отошла. Не пожелал
бы я тебе, брат, попасть в компанию таких подлецов. Разве это люди? Скоты!
— Как аукнется, так и откликнется, — определил Швейк. — Нечего удивляться, что
они разозлились, раз им пришлось оставить всё вино на столе и гоняться за тобой в темноте
по садам. Они должны были разделаться с тобой тут же в кабаке, на месте, а потом тебя
выбросить. Если б они свели с тобой счёты у стола, это и для них было бы лучше и для тебя.
Знавал я одного кабатчика Пароубека в Либени. У него в кабаке перепился раз
можжевёловкой бродячий жестяник-словак и стал ругаться, что можжевёловка очень слабая,
дескать, кабатчик разбавляет её водой. «Если бы, говорит, я сто лет чинил проволокой
старую посуду и на весь свой заработок купил бы можжевёловку и сразу бы всё выпил, то и
после этого мог бы ещё ходить по канату, а тебя, Пароубек, носить на руках». И прибавил,
что Пароубек — продувная шельма и бестия. Тут Пароубек этого жестяника схватил,
измочалил об его башку все его мышеловки, всю проволоку, потом выбросил голубчика, а на
улице лупил ещё шестом, которым железные шторы опускают. Лупил до самой площади
Инвалидов и так озверел, что погнался за ним через площадь Инвалидов в Карлине до самого
Жижкова, а оттуда через Еврейские Печи в Малешице, где наконец сломал об него шест, а
потом уж вернулся обратно в Либень. Хорошо. Но в горячке он забыл, что публика-то
осталась в кабаке и что, по всей вероятности, эти мерзавцы начнут сами там хозяйничать. В
этом ему и пришлось убедиться, когда он наконец добрался до своего кабака. Железная
штора в кабаке наполовину была спущена, и около неё стояли двое полицейских, которые
тоже основательно хватили, когда наводили порядок внутри кабака. Всё, что имелось в
кабаке, было наполовину выпито, на улице валялся пустой бочонок из-под рому, а под