Page 198 - Похождения бравого солдата Швейка

иерихонская роза!» Я этой ерунды не придумывал, — защищался Швейк, — но нужно же
было о чем-нибудь поговорить, раз мы вместе идём на допрос. Я только хотел развлечь тебя,
Водичка.
— Уж ты развлечёшь! — презрительно сплюнул Водичка. — Тут ума не приложишь,
как бы выбраться из этой заварухи, да как следует рассчитаться с этими мадьярскими
негодяями, а он утешает каким-то коровьим дерьмом.
А как я расквитаюсь с теми мадьярскими сопляками, сидя тут взаперти? Да ко всему
ещё приходится притворяться и рассказывать, будто я никакой ненависти к мадьярам не
питаю. Эх, скажу я вам, собачья жизнь! Ну, да ещё попадётся ко мне в лапы какой-нибудь
мадьяр! Я его раздавлю, как кутёнка! Я ему покажу «istem aid meg a rnagyart», 135 я с ним
рассчитаюсь, будет он меня помнить!
— Нечего нам беспокоиться, — сказал Швейк, — всё уладится. Главное — никогда на
суде не говорить правды. Кто даёт себя околпачить и признается — тому крышка. Из
признания никогда ничего хорошего не выходит. Когда я работал в Моравской Остраве, там
произошёл такой случай. Один шахтёр с глазу на глаз, без свидетелей, избил инженера.
Адвокат, который его защищал, всё время говорил, чтобы он отпирался, ему ничего за это не
будет, а председатель суда по-отечески внушал, что признание является смягчающим вину
обстоятельством. Но шахтёр гнул свою линию: не сознаётся — и баста! Его освободили,
потому что он доказал своё алиби: в этот самый день он был в Брно…
— Иисус Мария! — крикнул взбешённый Водичка. — Я больше не выдержу! На кой
чёрт ты всё это рассказываешь, никак не пойму! Вчера с нами на допросе был один точь-в-
точь такой же. Аудитор спрашивает, кем он был до военной службы, а он отвечает:
«Поддувал у Креста». И это целых полчаса, пока не выяснилось, что он раздувал мехами
горн у кузнеца по фамилии Крест. А когда его спросили: «Так что же, вы у него в ученье?»
— он понёс: «Так точно… одно мученье…»
В коридоре послышались шаги и возглас караульного:
— Zuwachs. 136
— Опять нашего полку прибыло! — радостно воскликнул Швейк. — Авось он
припрятал окурок.
Дверь открылась, и в барак втолкнули вольноопределяющегося, того самого, что сидел
со Швейком под арестом в Будейовицах, а потом был прикомандирован к кухне одной из
маршевых рот.
— Слава Иисусу Христу, — сказал он, входя, на что Швейк за всех ответил:
— Во веки веков, аминь!
Вольноопределяющийся с довольным видом взглянул на Швейка, положил наземь
одеяло, которое принёс с собой, и присел на лавку к чешской колонии. Затем, развернув
обмотки, вынул искусно спрятанные в них сигареты и роздал их. Потом вытащил из башмака
покрытый фосфором кусок от спичечной коробки и несколько спичек, аккуратно
разрезанных пополам посреди спичечной головки, чиркнул, осторожно закурил сигарету, дал
каждому прикурить и равнодушно заявил:
— Я обвиняюсь в том, что поднял восстание. — Пустяки, — успокоил его Швейк, —
ерунда.
— Разумеется, — сказал вольноопределяющийся, — если мы подобным способом
намереваемся выиграть войну с помощью разных судов. Если они во что бы то ни стало
желают со мной судиться, пускай судятся. В конечном счёте лишний процесс ничего не
меняет в общей ситуации.
— А как же ты поднял восстание?! — спросил сапёр Водичка, с симпатией глядя на

135 Благослови, боже, мадьяров (начало венгерского национального гимна)

136 Новенький (нем.)