Page 227 - Похождения бравого солдата Швейка

— Попадаются, скажу я вам, такие недотроги, что прямо ужас! — продолжал Швейк,
вновь погружаясь в воспоминания. — Ехал я однажды на трамвае с Высочан в Прагу, а в
Либни подсел к нам некто пан Новотный. Как только я его узнал, я пошёл к нему на
площадку и завёл разговор о том, что мы, дескать, земляки, оба из Дражова, а он на меня
разорался, чтобы я к нему не приставал, что он якобы меня не знает. Я стал ему всё
объяснять, чтобы он припомнил, как я, ещё маленьким мальчиком, ходил к нему с матерью,
которую звали Антония, а отца звали Прокоп, и был он стражником в имении. Но он и после
этого не хотел признаться, что мы знакомы. Так я ему привёл в доказательство ещё более
подробные сведения: рассказал, что в Дражове было двое Новотных — Тонда и Иосиф, и он
как раз тот Иосиф, и мне из Дражова о нём писали, что он застрелил свою жену за то, что она
бранила его за пьянство. Тут он как замахнётся на меня, а я увернулся, и он разбил большое
стекло на передней площадке перед вагоновожатым. Ну, высадили нас и отвели, а в
комиссариате выяснилось, что он потому так щепетилен, что звали его вовсе не Иосиф
Новотный, а Эдуард Дубрава, и был он из Монтгомери в Америке, а сюда приехал навестить
родственников.
Телефонный звонок прервал рассказ Швейка, и чей-то хриплый голос из пулемётной
команды опять спросил, поедут ли? Об этом будто бы с утра идёт совещание у господина
полковника.
В дверях показался бледный как полотно кадет Биглер, самый большой дурак в роте,
потому что в учебной команде вольноопределяющихся он старался отличиться своими
познаниями. Он кивнул Ванеку, чтобы тот вышел в коридор. Там они имели
продолжительный разговор.
Вернувшись, Ванек презрительно ухмыльнулся.
— Вот осёл! — воскликнул он, обращаясь к Швейку. — Нечего сказать, экземплярчик
у нас в маршевой роте! Он тоже был на совещании. Напоследок при расставании господин
обер-лейтенант распорядился, чтобы взводные произвели осмотр винтовок со всей
строгостью. А Биглер пришёл спросить меня, должен ли он дать распоряжение связать
Жлабека за то, что тот вычистил винтовку керосином. — Ванек разгорячился. — О такой
глупости спрашивает, хотя знает, что едут на позиции! Господин обер-лейтенант вчера
правильно сделал, что велел отвязать своего денщика. Я этому щенку сказал, чтобы он
поостерёгся ожесточать солдат.
— Раз уж вы заговорили о денщике, — сказал Швейк, — вы кого-нибудь подыскали
для господина обер-лейтенанта?
— Будьте благоразумнее, — ответил Ванек, — времени хватит. Между прочим, я
думаю, что господин обер-лейтенант привыкнет к Балоуну, Балоун разок-другой ещё что-
нибудь у него слопает, а потом это пройдёт, когда попадём на фронт. Там скорее всего ни
тому, ни другому жрать будет нечего. Когда я ему скажу, что Балоун остался, он ничего не
сможет поделать. Это моя забота, господина обер-лейтенанта это не касается. Главное: не
торопиться! — Ванек опять лёг на свою койку и попросил: — Швейк, расскажите мне какой-
нибудь анекдот из военной жизни.
— Можно, — ответил Швейк, — только я боюсь, что опять кто-нибудь позвонит.
— Так выключите телефон: отвинтите провод или снимите трубку.
— Ладно, — сказал Швейк, снимая трубку. — Я вам расскажу один случай,
подходящий к нашему положению. Только тогда вместо настоящей войны были манёвры, а
паника началась точь-в-точь такая же, как сегодня: мы тоже не знали, когда выступим из
казарм. Служил со мной Шиц с Поржича, хороший парень, только набожный и робкий. Он
представлял себе, что манёвры — это что-то ужасное и что люди на них падают от жажды, а
санитары подбирают их, как опавшие плоды. Поэтому он пил про запас, а когда мы
выступили из казарм на манёвры и пришли к Мнишеку, то сказал: «Я этого не выдержу,
ребята, только господь бог меня может спасти!» Потом мы пришли к Горжовицам и там на
два дня сделали привал, потому как из-за какой-то ошибки мы так быстро шли вперёд, что
чуть было вместе с остальными полками, которые шли с нами по флангам, не захватили весь