Page 273 - Похождения бравого солдата Швейка

должен быть послан с рапортом к командиру роты, а в случае апелляции — с рапортом к
батальонному командиру. Однако если господин поручик Лукаш не возражает и согласен
считать рассказ господина подпоручика Дуба официальным заявлением о наказании, то и он,
командир батальона, ничего не имеет против того, чтоб Швейк был вызван и допрошен.

Поручик Лукаш не возражал, но заметил, что из разговоров со Швейком ему точно
известно, что брат Швейка действительно был преподавателем гимназии и офицером запаса.
Подпоручик Дуб замялся и сказал, что он настаивал на наказании единственно в
широком смысле этого слова и что упомянутый Швейк, может быть, просто не умеет как
следует выразить свою мысль, а потому его ответ производит впечатление дерзости,
язвительности и неуважения к начальству.
— Впрочем, — добавил он, — судя по внешности упомянутого Швейка, он человек
слабоумный.
Таким образом, собравшаяся было над головой Швейка гроза прошла стороной, и он
остался цел и невредим.
В вагоне, где находилась канцелярия и склад батальона, старший писарь маршевого
батальона Баутанцель милостиво выдал двум батальонным писарям по горсти ароматных
таблеток из тех коробочек, которые должны были быть розданы всем солдатам батальона.
Так уж повелось: со всем предназначенным для солдат в канцелярии батальона производили
те же манипуляции, что и с этими несчастными таблетками.
Во время войны это стало обычным явлением, и даже если воровство не
обнаруживалось при ревизии, то всё же каждого из старших писарей всевозможных
канцелярий подозревали в превышении сметы и жульничестве.
Ввиду этого пока писаря набивали себе рты солдатскими таблетками, — если уж
ничего другого украсть нельзя, нужно попользоваться хоть этой дрянью, — Баутанцель
произнёс речь о тяжёлых лишениях, которые они испытывают в пути.
— Я проделал с маршевым батальоном уже два похода. Но таких нехваток, какие мы
испытываем теперь, я никогда не видывал.
— Эх, ребята! Прежде, до приезда в Прешов, у нас было всё, что только душеньке
угодно! У меня было припрятано десять тысяч «мемфисок», два круга швейцарского сыра,
триста банок консервов. Когда мы направились на Бардеев, в окопы, а русские у Мушины
перерезали сообщение с Прешововом… Вот тут пошла торговля! Я для отвода глаз отдал
маршевому батальону десятую часть своих запасов, это я, дескать, сэкономил, а всё
остальное распродал в обозе. Был у нас майор Сойка — настоящая свинья! Геройством он не
отличался и чаще всего околачивался у нас, так как наверху свистели пули и рвалась
шрапнель. Придёт, бывало, к нам, — он, дескать, должен удостовериться, хорошо ли готовят
обед для солдат батальона. Обыкновенно он спускался вниз тогда, когда приходило
сообщение, что русские к чему-то готовятся. Весь дрожит, напьётся сначала на кухне рому, а
потом начнёт ревизовать полевые кухни: они находились около обоза, потому что
устанавливать кухни на горе, около окопов, было нельзя, и обед наверх носили ночью.
Положение было такое, что ни о каком офицерском обеде не могло быть и речи.
Единственную свободную дорогу, связывающую нас с тылом, заняли германцы. Они
задерживали всё, что нам посылали из тыла, всё сжирали сами, так что нам уж ничего не
доставалось. Мы все в обозе остались без офицерской кухни. За это время мне ничего не
удалось сэкономить для нашей канцелярии, кроме одного поросёнка, которого мы закоптили.
А чтобы этот самый майор Сойка ничего не узнал, мы припрятали поросёнка у
артиллеристов, находившихся на расстоянии часа пути от нас. Там у меня был знакомый
фейерверкер. Так вот, этот майор, бывало, придёт к нам и прежде всего попробует в кухне
похлёбку. Правда, мяса варить приходилось мало, разве только когда посчастливится
раздобыть свиней и тощих коров где-нибудь в окрестностях. Но и тут пруссаки были