Page 281 - Похождения бравого солдата Швейка

— Из штаба армии получен приказ: денщика, укравшего у своего офицера молочные
или кофейные консервы, вешать без промедления в двадцать четыре часа. Передаю это по
приказанию обер-лейтенанта, который велел тебе немедленно явиться к нему с кофе.
Перепуганный Балоун вырвал у телеграфиста Ходоунского кофе, который только что
сам ему налил, поставил подогреть, прибавил консервированного молока и помчался с кофе
к штабному вагону.
Вытаращив глаза, Балоун подал кофе поручику Лукашу, и тут у него мелькнула мысль,
что поручик по его глазам видит, как он хозяйничал с консервами.
— Я задержался, — начал он, заикаясь, — потому что не мог сразу открыть.
— Может быть, ты пролил консервированное молоко, а? — пытал его поручик Лукаш,
пробуя кофе. — А может, ты его лопал, как суп, ложками? Знаешь, что тебя ждёт?
Балоун вздохнул и завопил:
— Господин лейтенант, осмелюсь доложить, у меня трое детей!
— Смотри, Балоун, ещё раз предостерегаю, погубит тебя твоя прожорливость. Тебе
Швейк ничего не говорил?
— Меня могут повесить в двадцать четыре часа, — ответил Балоун трясясь всем телом.
— Да не дрожи ты так, дурачина, — улыбаясь, сказал поручик Лукаш, — и исправься.
Не будь такой обжорой и скажи Швейку, чтобы он поискал на вокзале или где-нибудь
поблизости чего-нибудь вкусного. Дай ему эту десятку. Тебя не пошлю. Ты пойдёшь разве
только тогда, когда нажрёшься до отвала. Ты ещё не сожрал мои сардины? Не сожрал,
говоришь? Принеси и покажи мне.
Балоун передал Швейку, что обер-лейтенант посылает ему десятку, чтобы он, Швейк,
разыскал на вокзале чего-нибудь вкусного. Вздыхая, Балоун вынул из чемоданчика поручика
коробку сардинок и с тяжёлым сердцем понёс её на осмотр к поручику.
Он-то, несчастный, тешил себя надеждой, что поручик Лукаш забыл об этих сардинах,
а теперь — всему конец! Поручик оставит их у себя в вагоне, и он, Балоун, лишится их.
Балоун почувствовал себя обворованным.
— Вот, осмелюсь доложить, господин обер-лейтенант, ваши сардинки, — сказал он с
горечью, отдавая коробку владельцу. — Прикажете открыть?
— Хорошо, Балоун, открывать не надо, отнеси обратно. Я только хотел проверить, не
заглянул ли ты в коробку. Когда ты принёс кофе, мне показалось, что у тебя губы лоснятся,
как от прованского масла. Швейк уже пошёл?
— Так точно, господин обер-лейтенант, уже отправился, — ответил, сияя, Балоун. —
Швейк сказал, что господин обер-лейтенант будут довольны и что господину обер-
лейтенанту все будут завидовать. Он пошёл куда-то с вокзала и сказал, что знает одно место,
за Ракошпалотой. Если же поезд уйдёт без него, он примкнёт к автоколонне и догонит нас на
автомобиле. О нём, мол, беспокоиться нечего, он прекрасно знает свои обязанности. Ничего
страшного не случится, даже если придётся на собственный счёт нанять извозчика и ехать
следом за эшелоном до самой Галиции: потом всё можно вычесть из жалованья. Пусть
господин обер-лейтенант ни в коем случае не беспокоится о нём!
— Ну, убирайся, — грустно сказал поручик Лукаш.
Из комендатуры сообщили, что поезд отправится только в два пополудни в
направлении Геделле — Асод и что на вокзале офицерам выдают по два литра красного вина
и по бутылке коньяку. Рассказывали, будто найдена какая-то посылка для Красного Креста.
Как бы там ни было, но посылка эта казалась даром небес, и в штабном вагоне
развеселились. Коньяк был «три звёздочки», а вино — марки «Гумпольдскирхен». Один
только поручик Лукаш был не в духе. Прошёл час, а Швейк всё ещё не возвращался. Потом
прошло ещё полчаса. Из дверей комендатуры вокзала показалась странная процессия,
направлявшаяся к штабному вагону. Впереди шагал Швейк, самозабвенно и торжественно,
как первые христиане-мученики, когда их вели на арену.