Page 295 - Похождения бравого солдата Швейка

— Этот русский самолёт мы сбили под Львовом, — твердил он.
Эти слова услышал проходивший мимо поручик Лукаш. Он приблизился к толпе и во
всеуслышание добавил:
— При этом оба русских лётчика сгорели.
И, не говоря ни слова, двинулся дальше, обругав про себя подпоручики Дуба ослом.
Миновав несколько вагонов, Лукаш увидел Швейка и попытался избежать встречи с
ним, так как по лицу Швейка было видно, что у него многое накопилось на душе и он горит
желанием обо всём доложить своему начальству.
Швейк направлялся прямо к нему.
— Ich melde gehorsam, Kompanieordonanz 260 Швейк просит дальнейших распоряжений.
Осмелюсь доложить, господин обер-лейтенант, я уже искал вас в штабном вагоне…
— Послушайте. Швейк, — резко и зло обрушился на подчинённого поручик Лукаш. —
Знаете, кто вы такой? Вы что, уже забыли, как я вас назвал?
— Осмелюсь доложить, господин обер-лейтенант, этого забыть нельзя. Я не какой-
нибудь вольноопределяющийся Железный. Это ещё задолго до войны случилось, находились
мы в Карпинских казармах. Был тогда у нас полковник то ли Флидлер фон Бумеранг, то ли
другой какой «ранг».
Поручик Лукаш невольно усмехнулся этому «ранг», а Швейк рассказывал дальше:
— Осмелюсь доложить, господин обер-лейтенант, наш полковник ростом был вдвое
ниже вас, носил баки, как князь Лобковиц, — словом, вылитая обезьяна. Как рассердится,
так прыгает выше своего роста. Мы прозвали его «резиновый дедушка». Это произошло как
раз перед первым мая. Мы находились в полной боевой готовности. Накануне вечером во
дворе он обратился к нам с большой речью и сказал, что завтра мы все останемся в казармах
и отлучаться никуда не будем, чтобы в случае надобности по высочайшему приказанию
перестрелять всю социалистическую банду. Поэтому тот, кто опоздает и сегодня не вернётся
в казармы, а воротится только на другой день, есть предатель, ибо пьяный не может попасть
в человека да ещё, пожалуй, начнёт палить в воздух. Ну, вольноопределяющийся Железный
пришёл в казармы и говорит: «Резиновый дедушка» в самом деле не глупо придумал. Ведь
это абсолютно правильно. Если завтра никого не пустят в казармы, так лучше вообще не
приходить», — и осмелюсь доложить вам, господин обер-лейтенант, исполнил это, как пить
дать!
Ну, а полковник Флидлер, царство ему небесное, такая был бестия! Весь следующий
день он рыскал по Праге и вынюхивал, не отважился ли кто вылезти из казармы, и
неподалёку от Прашной браны прямо-таки наткнулся на Железного и тут же на него
набросился: «Я тебе сатам, я тебе научу, я тебе покашу кузькину мать!» Наговорил ему
всякой всячины и загрёб с собою в казармы, а по дороге наболтал ему разных гадостей с три
короба, угрожал всячески и всё спрашивал фамилию: «Шелесный, ты проиграль, я рад, что
тебе поймаль, я тебе покашу «den ersten Mai», 261 Шелесный, Шелесный, ти тепер мой, я тебе
запереть, крепко запереть!» Железному всё равно терять было нечего, и он, когда они
проходили по Поржичи* мимо Розваржила*, шмыгнул в ворота и скрылся через проходной
двор, лишив тем самым «резинового дедушку» удовольствия посадить его под арест.
Полковник так рассвирепел, что-в гневе снова забыл фамилию преступника и всё перепутал.
Пришёл он в казармы и начал подскакивать до потолка (потолок был низкий). Дежурный по
батальону очень удивлялся, почему это «дедушка» ни с того ни с сего заговорил на ломаном
чешском языке, а тот знай кричит: «Метный запереть!», «Метный не запереть!»,
«Сфинцовый запереть!», «Олофьянный запереть!» Вот тут-то и начались страдания

260 Осмелюсь доложить, ротный ординарец… (нем.)

261 Первое мая (нем.)