Page 33 - Сказки об Италии

постоянные передвижения с места на место, караульная служба по ночам, — эти молодцы,
видишь ли, ломали машины помещиков, а также им нравилось жечь хлеб и портить всё,
принадлежавшее не им.
Он выпил вино маленькими глотками и, оживляясь всё более, продолжал:
— Они ходили по полям густыми толпами, точно овцы, но — молча, грозно, деловито,
мы разгоняли их, показывая штыки, иногда — толкая прикладами, они, не пугаясь и не
торопясь, разбегались, собирались снова. Это было скучно, как обедня, и тянулось изо дня в
день, точно лихорадка. Луото, наш унтер, славный парень, абруцезец, тоже крестьянин,
мучился: пожелтел, похудел и не однажды говорил нам:
— «Очень скверно, дети мои! Вероятно, придется стрелять, будь я проклят!»
— Его карканье еще больше расстраивало нас, а тут, знаешь, из-за каждого угла, холма
и дерева торчат упрямые головы крестьян, щупают тебя их сердитые глаза, — люди эти
относились к нам, конечно, не очень приветливо.
— Пей! — сказал маленький Винченцо, ласково подвигая приятелю полный стакан.
— Благодарю и — да здравствуют стойкие люди! — воскликнул слесарь, выпил, вытер
ладонью усы и продолжал:
— Однажды я стоял на небольшом холме, у рощи олив, охраняя деревья, потому что
крестьяне портили их, а под холмом работали двое — старик и юноша, рыли какую-то
канаву. Жарко, солнце печет, как огнем, хочется быть рыбой, скучно, и, помню, я смотрел на
этих людей очень сердито. В полдень они, бросив работу, достали хлеб, сыр, кувшин
вина, — чёрт бы вас побрал, думаю я. Вдруг старик, ни разу не взглянувший на меня до этой
поры, что-то сказал юноше, тот отрицательно тряхнул головою, а старик крикнул:
— «Иди!» — Очень строго крикнул.
— Юноша идет ко мне с кувшином в руке, подошел и говорит так, знаешь, не очень
охотно:
— «Отец мой думает, что вы хотите пить, и предлагает вам вина!»
— Было неловко, но — приятно, я отказался, кивнув старику головой и благодаря его, а
он отвечает мне, поглядывая в небо:
— «Выпейте, синьор, выпейте! Мы предлагаем это человеку, а не солдату, мы не
надеемся, что солдат будет добрее от нашего вина».
— «Не кусайся, чёрт тебя побери!» — подумал я и, выпив глотка три, поблагодарил, а
они, там, внизу, начали есть; потом скоро я сменился — на мое место встал Уго, салертинец,
и я сказал ему тихонько, что эти двое крестьян — добрые люди. В тот же день вечером, когда
я стоял у дверей сарая, где хранились машины, с крыши, на голову мне, упала черепица —
по голове ударило не сильно, но другая очень крепко — ребром по плечу, так, что левая рука
у меня повисла.
Слесарь захохотал, широко открыв рот и прищурив глаза.
— Черепицы, камни, палки, — говорил он сквозь смех, — в те дни и в том месте
действовали самостоятельно, и эта самостоятельность неодушевленных предметов сажала
нам довольно крупные шишки на головы. Идет или стоит солдат — вдруг с земли прыгает на
него палка, с небес падает камень. Мы сердились, конечно!
Глаза маленького маляра стали грустны, лицо побледнело, и он сказал тихонько:
— Всегда стыдно слушать о таких вещах…
— Что поделаешь! Люди медленно умнеют. Далее: я позвал на помощь, меня отвели в
дом, где уже лежал один, раненный камнем в лицо, и, когда я спросил его — как это
случилось с ним, он сказал, невесело посмеиваясь:
— «Старуха, товарищ, старая седая ведьма ударила и предлагает — убить ее!»
— «Арестовали?»
— «Я сказал, что это сам я — упал и ударился. Командир не поверил, это было видно
по его глазам. Но, согласись, неловко сознаться, что ранен старухой! Дьявол! Им туго
приходится, и понятно, что они не любят нас».
— «Так!» — думаю я. Приходит доктор и две дамы — одна очень красивая, блондинка,