Page 32 - Сказки об Италии

У двери белой кантины, спрятанной среди толстых лоз старого виноградника, под
тенью навеса из этих же лоз, переплетенных вьюнком и мелкой китайской розой, сидят у
стола, за графином вина, Винченцо, маляр, и Джиованни, слесарь. Маляр — маленький,
костлявый, черный; в его темных глазах светится задумчивая мягкая улыбка мечтателя; хотя
его верхняя губа и щеки выбриты досиня — лицо, от этой улыбки, кажется детским и
наивным. У него маленький красивый рот, точно у девушки, кисти рук — длинные, он
вертит в живых пальцах золотой цветок розы и, прижимая его к пухлым губам, закрывает
глаза.
— Может быть — я не знаю — может быть! — тихо говорит он, покачивая сжатой с
висков головою, рыжеватые локоны осыпаются на его высокий лоб.
— Да, да! Чем дальше на север, тем настойчивее люди! — утверждает Джиованни,
большеголовый, широкоплечий парень, в черных кудрях; лицо у него медно-красное, нос
обожжен солнцем и покрыт белой чешуей омертвевшей кожи; глаза — большие, добрые, как
у вола, и на левой руке нет большого пальца. Его речь так же медленна, как движения рук,
пропитанных маслом и железной пылью. Сжимая стакан вина в темных пальцах, с
обломанными ногтями, он продолжает басом:
— Милан, Турин — вот превосходные мастерские, где формируются новые люди,
растет новый мозг! Подожди немного — земля станет честной и умной!
— Да! — сказал маленький маляр, подняв стакан, и, ловя вином солнечный луч,
напевает:

О, как тепла земля на утре наших дней!
Но — возмужали мы, — и холодно на ней!

— Чем дальше на север, говорю я, тем лучше работа. Уже французы живут не так
лениво, как мы, дальше — немцы и наконец русские — вот люди!
— Да!
— Бесправные, под страхом лишиться свободы и жизни, они сделали грандиозное дело
— ведь это благодаря им вспыхнул к жизни весь восток!
— Страна героев! — склоняя голову, сказал маляр. — Я бы хотел жить с ними…
— Ты? — воскликнул слесарь, ударив по своему колену ребром ладони. — Кусочком
льда был бы ты там через неделю!
Оба добродушно засмеялись.
Синие и золотые цветы вокруг них, ленты солнечных лучей дрожат в воздухе, в
прозрачном стекле графина и стаканов горит альмандиновое вино, издали доплывает
шелковый шорох моря.
— Вот, добрый мой Винченцо, — говорит слесарь, широко улыбаясь, — расскажи
стихами, как я стал социалистом, — ты знаешь это?
— Нет, — сказал маляр, наливая в стаканы вино и улыбаясь красной струе, — ты
никогда не говорил об этом. Эта кожа так хорошо сидит на твоих костях, что я думал — ты
родился в ней!
— Я родился голым и глупым, как ты и все люди; в юности я мечтал о богатой жене, в
солдатах — учился, чтобы сдать экзамен на офицерский чин, мне было двадцать три года,
когда я почувствовал, что не всё на свете хорошо и жить дураком — стыдно!
Маляр облокотился на стол, а голову вскинул вверх и стал смотреть на гору, где на
самом обрыве стоят, качая ветвями, огромные сосны.
— Нас — мою роту — послали в Болонью; там волновались крестьяне, одни — требуя
понижения арендной платы, другие — кричали о необходимости повысить заработную
плату, те и другие казались мне неправыми: понизить аренду за землю, поднять рабочую
плату — что за глупости! — думал я, — ведь это разорит землевладельцев… Мне, жителю
города, это казалось вздором и бессмыслицей. И я очень сердился, чему помогала жара,