Page 35 - Сказки об Италии

— Мне уже плохо удаются лирические стихи, я очень недоволен собою, — тихо
говорит Винченцо, сдвигая тонкие брови.
— Ты сделал что-нибудь?
Маляр не сразу говорит:
— Да, вчера, на крыше отеля «Комо».
И читает вполголоса, задумчиво, певуче:

На берег пустынный, на старые серые камни
Осеннее солнце прощально и нежно упало.
На темные камни бросаются жадные волны
И солнце смывают в холодное синее море.

И медные листья деревьев, оборваны ветром осенним,
Мелькают сквозь пену прибоя, как пестрые мертвые птицы,
А бледное небо — печально, и гневное море — угрюмо.
Одно только солнце смеется, склоняясь покорно к закату.

Оба долго молчат; маляр, опустив голову, смотрит в землю, большой, тяжелый слесарь
улыбается и наконец говорит:
— Обо всем можно сказать красиво, но лучше всего — слово о хорошем человеке,
песня о хороших людях!

XV

На террасу отеля, сквозь темно-зеленый полог виноградных лоз, золотым дождем
льется солнечный свет — золотые нити, протянутые в воздухе. На серых кафлях пола и
белых скатертях столов лежат странные узоры теней, и кажется, что, если долго смотреть на
них, — научишься читать их, как стихи, поймешь, о чем они говорят. Гроздья винограда
играют на солнце, точно жемчуг или странный мутный камень оливин, а в графине воды на
столе — голубые бриллианты.
В проходе между столами лежит маленький кружевной платок. Конечно, его потеряла
дама, и она божественно красива — иначе не может быть, иначе нельзя думать в этот тихий
день, полный знойного лиризма, день, когда всё будничное и скучное становится
невидимым, точно исчезает от солнца, стыдясь само себя.
Тишина; только птицы щебечут в саду, гудят пчелы над цветами, да где-то на горе,
среди виноградников, жарко вздыхает песня: поют двое — мужчина и женщина, каждый
куплет отделен от другого минутою молчания — это дает песне особую выразительность,
что-то молитвенное.
Вот и дама медленно всходит из сада по широким ступеням мраморной лестницы; это
старуха, очень высокого роста, темное строгое лицо, сурово нахмуренные брови, тонкие
губы упрямо сжаты, как будто она только что сказала: «Нет!»
На ее сухих плечах широкая и длинная — точно плащ — накидка золотистого шелка,
обшитая кружевами, седые волосы маленькой, не по росту, головы прикрыты черным
кружевом, в одной руке — красный зонт, с длинной ручкой, в другой — черная бархатная
сумка, шитая серебром. Она идет сквозь паутину лучей прямо, твердо, как солдат, и стучит
концом зонта по звонким кафлям пола. В профиль ее лицо еще строже: нос загнут,
подбородок остр, и на нем большая серая бородавка, выпуклый лоб тяжело навис над
темными ямами, где в сетях морщин скрыты глаза. Они спрятаны так глубоко, что старуха
кажется слепой.
За нею, переваливаясь с боку на бок, точно селезень, на ступенях лестницы бесшумно
является квадратное тело горбуна, с большой, тяжело опущенной головою в серой мягкой