Page 38 - Сказки об Италии

— Никто не думает ничего подобного…
— Ты будешь учиться дома, — объявила сестра, усаживая его рядом с собою. — Ты
будешь учиться всему, что надо знать архитектору, — это тебе нравится?
— Да. Ты увидишь.
— Что я увижу?
— Чтó мне нравится.
Она была немного выше его — на полголовы, — но заслоняла собою всё — и мать и
отца. В ту пору ей было пятнадцать лет. Он был похож на краба, а она — тонкая, стройная и
сильная — казалась ему феей, под властью которой жил весь дом и он, маленький горбун.
И вот к нему ходят вежливые, холодные люди, они что-то изъясняют, спрашивают, а он
равнодушно сознается им, что не понимает наук, и холодно смотрит куда-то через учителей,
думая о своем. Всем ясно, что его мысли направлены мимо обычного, он мало говорит, но
иногда ставит странные вопросы:
— Что делается с теми, кто не хочет ничего делать?
Благовоспитанный учитель, в черном, наглухо застегнутом сюртуке, одновременно
похожий на священника и воина, ответил:
— С такими людьми совершается всё дурное, что только можно представить себе! Так,
например, многие из них становятся социалистами.
— Благодарю вас! — говорит горбун, — он держится с учителями корректно и сухо,
как взрослый. — А что такое — социалист?
— В лучшем случае — фантазер и лентяй, вообще же — нравственный урод, лишенный
представления о боге, собственности и нации.
Учителя всегда отвечали кратко, их ответы ложились в память плотно, точно камни
мостовой.
— Нравственным уродом может быть и старуха?
— О, конечно, среди них…
— И — девочка?
— Да. Это — врожденное свойство…
Учителя говорили о нем:
— У него слабые способности к математике, но большой интерес к вопросам морали…
— Ты много говоришь, — сказала ему сестра, узнав о его беседах с учителями.
— Они говорят больше.
— И ты мало молишься богу…
— Он не исправит мне горба…
— Ах, вот как ты начал думать! — с изумлением воскликнула она и заявила:
— Я прощаю тебе это, но — забудь всё подобное, — слышишь?
— Да.
Она уже носила длинные платья, а ему исполнилось тринадцать лет.
С этого времени на нее обильно посыпались неприятности: почти каждый раз, когда
она входила в рабочую комнату брата, к ногам ее падали какие-то брусья, доски,
инструменты, задевая то плечо, то голову ее, отбивая ей пальцы, — горбун всегда
предупреждал ее криком:
— Берегись!
Но — всегда опаздывал, и она испытывала боль.
Однажды, прихрамывая, она подскочила к нему, бледная, злая, крикнула в лицо ему:
— Ты нарочно делаешь это, урод! — и ударила его по щеке.
Ноги у него были слабые, он упал и, сидя на полу, тихо, без слез и без обиды сказал ей:
— Как ты можешь думать это? Ведь ты любишь меня — не правда ли? Ты меня
любишь?
Она убежала, охая, потом пришла объясняться.
— Видишь ли — раньше этого не было…
— И этого тоже, — спокойно заметил он, сделав длинной рукою широкий круг: в углах