Page 40 - Сказки об Италии

встряхивая горб:
— Отец был такой круглый и пустой — я не понимаю, как он мог утонуть…
— Молчи, ты никого не любишь! — кричала сестра.
— Я просто не умею говорить ласковых слов, — сказал он.
Труп отца не нашли, а мать была убита раньше, чем упала в воду, — ее вытащили, и
она лежала в гробу такая же сухая и ломкая, как мертвая ветвь старого дерева, какою была и
при жизни.
— Вот мы остались с тобою одни, — строго и печально сказала сестра брату после
похорон матери, отодвигая его от себя острым взглядом серых глаз. — Нам будет трудно, мы
ничего не знаем и можем много потерять. Так жаль, что я не могу сейчас же выйти замуж!
— О! — воскликнул горбун.
— Что такое — о?
Он, подумав, сказал:
— Мы — одни.
— Ты так говоришь это, точно тебя что-то радует!
— Я ничему не радуюсь.
— Это тоже очень жаль! Ты ужасно мало похож на живого человека.
Вечерами приходил ее жених — маленький, бойкий человечек, белобрысый, с
пушистыми усами на загорелом круглом лице; он, не уставая, смеялся целый вечер и,
вероятно, мог бы смеяться целый день. Они уже были обручены, и для них строился новый
дом в одной из лучших улиц города — самой чистой и тихой. Горбун никогда не был на этой
стройке и не любил слушать, когда говорили о ней. Жених хлопал его по плечам маленькой,
пухлой рукой, с кольцами на ней, и говорил, оскаливая множество мелких зубов:
— Тебе надо пойти посмотреть это, а? Как ты думаешь?
Он долго отказывался под разными предлогами, наконец уступил и пошел с ним и
сестрой, а когда они двое взошли на верхний ярус лесов, то упали оттуда — жених прямо на
землю, в творило с известью, а брат зацепился платьем за леса, повис в воздухе и был снят
каменщиками. Он только вывихнул ногу и руку, разбил лицо, а жених переломил
позвоночник и распорол бок.
Сестра билась в судорогах, руки ее царапали землю, поднимая белую пыль; она плакала
долго, больше месяца, а потом стала похожа на мать — похудела, вытянулась и начала
говорить сырым, холодным голосом:
— Ты — мое несчастие!
Он отмалчивался, опуская свои большие глаза в землю. Сестра оделась в черное, свела
брови в одну линию и, встречая брата, стискивала зубы так, что скулы ее выдвигались
острыми углами, а он старался не попадаться на глаза ей и всё составлял какие-то чертежи,
одинокий, молчаливый. Так он жил вплоть до совершеннолетия, а с этого дня между ними
началась открытая борьба, которой они отдали всю жизнь — борьба, связавшая их крепкими
звеньями взаимных оскорблений и обид.
В день совершеннолетия он сказал ей тоном старшего:
— Нет ни мудрых волшебников, ни добрых фей, есть только люди, одни — злые,
другие — глупые, а всё, что говорят о добре, — это сказка! Но я хочу, чтобы сказка была
действительностью. Помнишь, ты сказала: «В богатом доме всё должно быть красиво или
умно»? В богатом городе тоже должно быть всё красиво. Я покупаю землю за городом и
буду строить там дом для себя и уродов, подобных мне, я выведу их из этого города, где им
слишком тяжело жить, а таким, как ты, неприятно смотреть на них…
— Нет, — сказала она, — ты, конечно, не сделаешь этого! Это — безумная идея!
— Это — твоя идея.
Они поспорили, сдержанно и холодно, как спорят люди большой ненависти друг ко
другу, когда им нет надобности скрывать эту ненависть.
— Это решено! — сказал он.
— Не мною, — ответила сестра.