Page 42 - Сказки об Италии

онемел и молча царапал ногтями руки людей, державших его, а она продолжала:
— Разорительная затея с этим домом, который я намерена отдать городу под
психиатрическую лечебницу имени моего отца…
Он завизжал, лишился сознания, и его увезли.
Сестра продолжала и закончила постройку с тою же быстротою, с которой он вел ее, а
когда дом был совершенно отстроен, первым пациентом вошел в него ее брат. Семь лет
провел он там — время, вполне достаточное для того, чтобы превратиться в идиота; у него
развилась меланхолия, а сестра его за это время постарела, лишилась надежд быть матерью,
и когда, наконец, увидала, что враг ее убит и не воскреснет, — взяла его на свое попечение.
И вот они кружатся по земному шару туда и сюда, точно ослепленные птицы,
бессмысленно и безрадостно смотрят на всё и нигде ничего не видят, кроме самих себя.

XVI

Синяя вода кажется густою, как масло, винт парохода работает в ней мягко и почти
бесшумно. Не вздрагивает палуба под ногами, только напряженно трясется мачта,
устремленная в ясное небо; тихонько поют тросы, натянутые, точно струны, но — к этому
трепету уже привык, не замечаешь его, и кажется, что пароход, белый и стройный, точно
лебедь, — неподвижен на скользкой воде. Чтобы заметить движение, нужно взглянуть за
борт: там от белых бортов отталкивается зеленоватая волна, морщится и широкими мягкими
складками бежит прочь, изгибаясь, сверкая ртутью и сонно журча.
Утро, еще не совсем проснулось море, в небе не отцвели розовые краски восхода, но
уже прошли остров Горгону — поросший лесом, суровый одинокий камень, с круглой серой
башней на вершине и толпою белых домиков у заснувшей воды. Несколько маленьких лодок
стремительно проскользнули мимо бортов парохода, — это люди с острова идут за
сардинами. В памяти остается мерный плеск длинных весел и тонкие фигуры рыбаков, —
они гребут стоя и качаются, точно кланяясь солнцу.
За кормой парохода — широкая полоса зеленоватой пены, над нею лениво носятся
чайки; иногда неизвестно откуда является питон, вытянувшись, как сигара, летит бесшумно
над самою водой и вдруг вонзается в нее, точно стрела.
Вдали облачно встают из моря берега Лигурии — лиловые горы; еще два-три часа, и
пароход войдет в тесную гавань мраморной Генуи.
Всё выше поднимается солнце, обещая жаркий день.
На палубу выбежали двое лакеев; один молодой, тоненький и юркий, неаполитанец, с
неуловимым выражением подвижного лица, другой — человек среднего возраста, седоусый,
чернобровый, в серебряной щетине на круглом черепе; у него горбатый нос и серьезные
умные глаза. Шутя и смеясь, они быстро накрыли стол для кофе и убежали, а на смену,
гуськом, один за другим из кают медленно вылезли пассажиры: толстяк, с маленькой
головой и оплывшим лицом, краснощекий, но грустный и устало распустивший пухлые
малиновые губы; человек в серых бакенбардах, высокий, весь какой-то выглаженный, с
незаметными глазами и маленьким носом-пуговкой на желтом плоском лице; за ними,
споткнувшись о медь порога, выпрыгнул рыжий круглый мужчина с брюшком, воинственно
закрученными усами, в костюме альпиниста и в шляпе с зеленым пером. Все трое встали к
борту, толстый печально прищурил глаза и сказал:
— Вот как тихо, а?
Человек с бакенбардами сунул руки в карманы, расставил ноги и стал похож на
открытые ножницы. Рыжий вынул золотые часы, большие, как маятник стенных часов,
поглядел на них, в небо и вдоль палубы, потом начал свистать, раскачивая часы и
притопывая ногою.
Явились две дамы — одна молодая, полная, с фарфоровым лицом и ласковыми
молочно-синими глазами, темные брови ее словно нарисованы и одна выше другой; другая
— старше, остроносая, в пышной прическе выцветших волос, с большой черной родинкой на