Page 52 - Сказки об Италии

издевался над мертвым — будто бы вспрыгнул на спину ему и танцевал на ней свой танец
мести.
Потом он пошел к жене и сказал ей, заряжая ружье:
— Отойди на четыре шага и читай молитву…
Она заплакала, прося его оставить ей жизнь.
— Нет, — сказал он, — я поступаю так, как требует справедливость и как ты должна
бы поступить со мною, если б виновен был я…
Он застрелил ее, точно птицу, а потом пошел отдать себя в руки властей, и когда он
проходил улицею деревни, народ расступался пред ним, и многие говорили:
— Ты поступил как честный мужчина, Донато…
На суде он защищался с мрачной энергией, с грубым красноречием примитивной души.
— Я беру женщину, чтоб иметь от ее и моей любви ребенка, в котором должны жить
мы оба, она и я! Когда любишь — нет отца, нет матери, есть только любовь, — да живет она
вечно! А те, кто грязнит ее, женщины и мужчины, да будут прокляты проклятием бесплодия,
болезней страшных и мучительной смерти…
Защита требовала от присяжных, чтобы они признали убийство в запальчивости и
раздражении, но присяжные оправдали Донато, под бурные рукоплескания публики, — и
Донато воротился в Сенеркию в ореоле героя, его приветствовали как человека, строго
следовавшего старым народным традициям кровавой мести за оскорбленную честь.
Немного позднее оправдания Донато была освобождена из тюрьмы и его землячка
Эмилия Бракко; в ту пору стояло грустное зимнее время, приближался праздник Рождества
Младенца, в эти дни у людей особенно сильно желание быть среди своих, под теплым
кровом родного дома, а Эмилия и Донато одиноки — ведь их слава не была той славою,
которая вызывает уважение людей, — убийца все-таки убийца, он может удивить, но и
только, его можно оправдать, но — как полюбить? У обоих руки в крови и разбиты сердца,
оба пережили тяжелую драму суда над ними — никому в Сенеркии не показалось странным,
что эти люди, отмеченные роком, подружились и решили украсить друг другу изломанную
жизнь; оба они были молоды, им хотелось ласки.
— Что нам делать здесь, среди печальных воспоминаний о прошлом? — говорил
Донато Эмилии после первых поцелуев.
— Если вернется мой муж, он убьет меня, ибо теперь ведь я действительно в мыслях
изменила ему, — говорила Эмилия.
Они решили уехать за океан, как только накопят достаточно денег на дорогу, и, может
быть, им удалось бы найти в мире немножко счастья и тихий угол для себя, но вокруг них
нашлись люди, которые думали так:
«Мы можем простить убийство по страсти, мы рукоплескали преступлению в защиту
чести, но — разве теперь эти люди не идут против тех традиций, в защиту которых они
пролили столько крови?»
Эти строгие и мрачные суждения, отголоски суровой древности, раздавались всё
громче и наконец дошли до ушей матери Эмилии — Серафины Амато, женщины гордой,
сильной и, несмотря на свои пятьдесят лет, до сего дня сохранившей красоту уроженки гор.
Сначала она не поверила слухам, оскорбившим ее.
— Это — клевета, — сказала она людям, — вы забыли, как моя дочь страдала за охрану
своей чести!
— Нет, не мы, а она забыла это, — ответили люди.
Тогда Серафина, жившая в другой деревне, пришла к дочери и сказала ей:
— Я не хочу, чтобы про тебя говорили так, как начали говорить. То, что ты сделала в
прошлом, — чистое и честное дело, несмотря на кровь, таким оно и должно остаться в
поучение людям!
Дочь заплакала, говоря:
— Весь мир для людей, но для чего же люди, если они не сами для себя?..
— Спроси об этом священника, если так глупа, что не знаешь этого, — ответила ей