Page 56 - Сказки об Италии

густые вздохи моря, пробужденного солнцем.
А все-таки — тихо, люди еще спят. В свежести утра запах цветов и трав яснее, чем
звуки.
Из двери белого домика, захлестнутого виноградниками, точно лодка зелеными
волнами моря, выходит навстречу солнцу древний старец Этторе Чекко, одинокий
человечек, нелюдим, с длинными руками обезьяны, с голым черепом мудреца, с лицом, так
измятым временем, что в его дряблых морщинах почти не видно глаз.
Медленно приподняв ко лбу черную, волосатую руку, он долго смотрит в розовеющее
небо, потом — вокруг себя, — пред ним, по серовато-лиловому камню острова, переливается
широкая гамма изумрудного и золотого, горят розовые, желтые и красные цветы; темное
лицо старика дрожит в добродушной усмешке, он утвердительно кивает круглой тяжелой
головой.
Он стоит, точно поддерживая тяжесть, чуть согнув спину, широко расставив ноги, а
вокруг него всё веселей играет юный день, ярче блестит зелень виноградников, громче
щебечут вьюрки и чижи, в зарослях ежевики, ломоноса, в кустах молочая бьют перепела,
где-то свистит черный дрозд, щеголеватый и беззаботный, как неаполитанец.
Старый Чекко поднимает длинные усталые руки над головою, потягивается, точно
собираясь лететь вниз, к морю, спокойному, как вино в чаше.
А расправив старые кости, он опустился на камень у двери, вынул из кармана куртки
открытое письмо, отвел руку с ним подальше от глаз, прищурился и смотрит, беззвучно
шевеля губами. На большом, давно не бритом и точно посеребренном лице его — новая
улыбка: в ней странно соединены любовь, печаль и гордость.
Пред ним на куске картона изображены синей краской двое широкоплечих парней, они
сидят плечо с плечом и весело улыбаются, кудрявые, большеголовые, как сам старик Чекко,
а над головами их крупно и четко напечатано:

«Артуро и Энрико Чекко два благородных борца за интересы своего класса.
Они организовали 25 000 текстильных рабочих, заработок которых составлял 6
долларов в неделю, и за это они посажены в тюрьму.
Да здравствуют борцы за социальную справедливость!»

Старик Чекко неграмотен, и надпись сделана на чужом языке, но он знает, что
написано именно так, каждое слово знакомо ему и кричит, поет, как медная труба.
Эта синяя открытка принесла старику мною тревоги и хлопот: он получил ее месяца
два тому назад и тотчас же, инстинктом отца, почувствовал, что дело неладно: ведь портреты
бедных людей печатаются лишь тогда, когда эти люди нарушают законы.
Чекко спрятал в карман этот кусок бумаги, но он лег ему на сердце камнем и с каждым
днем всё становился тяжелей. Не однажды он хотел показать письмо священнику, но долгий
опыт жизни убедил его, что люди справедливо говорят: «Может быть, поп и говорит богу
правду про людей, но людям правду — никогда».
Первый, у кого он спросил о таинственном значении открытки, был рыжий художник,
иностранец — длинный и худой парень, который очень часто приходил к дому Чекко и,
удобно поставив мольберт, ложился спать около него, пряча голову в квадратную тень
начатой картины.
— Синьор, — спросил он художника, — что сделали эти люди?
Художник посмотрел на веселые рожи детей старика и сказал:
— Должно быть, что-то смешное…
— А что напечатано про них?
— Это — по-английски. Кроме англичан, их язык понимает только бог да еще моя
жена, если она говорит правду в этом случае. Во всех других случаях она не говорит
правды…
Художник был болтлив, как чиж, он, видимо, ни о чем не мог говорить серьезно.
Старик угрюмо отошел прочь от него, а на другой день явился к жене художника, толстой