Page 55 - Сказки об Италии

вод тяжело поднимается сеть — полукруг с железными зубцами на краю, и в ней — точно
мысли в черепе — движется живое, разнообразных форм и цветов, а среди него — розовые
ветви драгоценных кораллов — подарок моря.
Так и заснул навсегда для земли человек, плененный морем; он и женщин любил, точно
сквозь сон, недолго и молча, умея говорить с ними лишь о том, что знал, — о рыбе и
кораллах, об игре волн, капризах ветра и больших кораблях, которые уходят в неведомые
моря; был он кроток на земле, ходил по ней осторожно, недоверчиво и молчал с людьми, как
рыба, поглядывая во все глаза зорким взглядом человека, привыкшего смотреть в
изменчивые глубины и не верить им, а в море он становился тихо весел, внимателен к
товарищам и ловок, точно дельфин.
Но как бы хорошо человек ни выбрал жизнь для себя — ее хватает лишь на несколько
десятков лет, — когда просоленному морской водою Туба минуло восемьдесят — его руки,
изувеченные ревматизмом, отказались работать — достаточно! — искривленные ноги едва
держали согнутый стан, и, овеянный всеми ветрами старик, он с грустью вышел на остров,
поднялся на гору, в хижину брата, к детям его и внукам, — это были люди слишком бедные
для того, чтоб быть добрыми, и теперь старый Туба не мог — как делал раньше — приносить
им много вкусных рыб.
Старику стало тяжело среди этих людей, они слишком внимательно смотрели за
кусками хлеба, которые он совал кривою, темной лапой в свой беззубый рот; вскоре он
понял, что лишний среди них; потемнела у него душа, сердце сжалось печалью, еще глубже
легли морщины на коже, высушенной солнцем, и заныли кости незнакомою болью; целые
дни, с утра до вечера, он сидел на камнях у двери хижины, старыми глазами глядя на светлое
море, где растаяла его жизнь, на это синее, в блеске солнца, море, прекрасное, как сон.
Далеко оно было от него, и трудно старику достичь берега, но он решился, и однажды,
тихим вечером, пополз с горы, как раздавленная ящерица по острым камням, и когда достиг
волн — они встретили его знакомым говором, более ласковым, чем голоса людей, звонким
плеском о мертвые камни земли; тогда — как после догадывались люди — встал на колени
старик, посмотрел в небо и в даль, помолился немного и молча за всех людей, одинаково
чужих ему, снял с костей своих лохмотья, положил на камни эту старую шкуру свою — и
все-таки чужую, — вошел в воду, встряхивая седой головой, лег на спину и, глядя в небо, —
поплыл в даль, где темно-синяя завеса небес касается краем своим черного бархата морских
волн, а звезды так близки морю, что, кажется, их можно достать рукой.
Тихими ночами лета море спокойно, как душа ребенка, утомленного играми дня,
дремлет оно, чуть вздыхая, и, должно быть, видит какие-то яркие сны, — если плыть ночью
по его густой и теплой воде, синие искры горят под руками, синее пламя разливается вокруг,
и душа человека тихо тает в этом огне, ласковом, точно сказка матери.

XX

В священной тишине восходит солнце, и от камней острова поднимается в небо сизый
туман, насыщенный сладким запахом золотых цветов дрока.
Остров, среди темной равнины сонных вод, под бледным куполом неба, подобен
жертвеннику пред лицом бога-солнца.
Только что погасли звезды, но еще блестит белая Венера, одиноко утопая в холодной
высоте мутного неба, над прозрачною грядою перистых облаков; облака чуть окрашены в
розоватые краски и тихо сгорают в огне первого луча, а на спокойном лоне моря их
отражения, точно перламутр, всплывший из синей глубины вод.
Выпрямляются встречу солнцу стебли трав и лепестки цветов, отягченные серебром
росы, ее светлые капли висят на концах стеблей, полнеют и, срываясь, падают на землю,
вспотевшую в жарком сне. Хочется слышать тихий звон их падения, — грустно, что не
слышишь его.
Проснулись птицы, перепархивают в листве олив, поют, а снизу вздымаются в гору