Page 58 - Сказки об Италии

— Скажите мадонне, что ваши дети хорошо поняли главную заповедь ее сына: они
любят ближних живой любовью…
Ложь нельзя сказать просто: она требует громких слов и многих украшений, — старик
поверил русскому и крепко пожал его маленькую и не знавшую труда руку.
— Значит, это не позорно для них — тюрьма?
— Нет, — сказал русский. — Ведь вы знаете, что богатых сажают в тюрьму лишь
тогда, если они сделают слишком много зла и не сумеют скрыть это, бедные же попадают в
тюрьмы, чуть только они захотят немножко добра. Вы — счастливый отец, вот что я вам
скажу!
И слабеньким своим голосом он долго говорил Чекко о том, что затеяно в жизни ее
честными людьми, о том, как они хотят победить нищету, глупость и всё то, страшное и
злое, что рождается глупостью и нищетой…
Солнце горит в небе, как огненный цветок, и сеет золотую пыль своих лучей на серые
груди скал, а из каждой морщины камня, встречу солнца, жадно тянется живое —
изумрудные травы, голубые, как небо, цветы. Золотые искры солнечного света вспыхивают и
гаснут в полных каплях хрустальной росы.
Старик следит, как всё вокруг него дышит светом, поглощая его живую силу, как
хлопочут птицы и, строя гнезда, поют; он думает о своих детях: парни за океаном, в тюрьме
большого города, — это плохо для их здоровья, плоховато, да…
Но — они в тюрьме за то, что выросли честными ребятами, каким был всю жизнь их
отец, — это хорошо для них и для его души.
И бронзовое лицо старика точно тает в гордой улыбке.
— Земля — богата, люди — бедны, солнце — доброе, человек — зол. Всю жизнь я
думал об этом, и хотя не говорил им, а они поняли думы отца. Шесть долларов в неделю —
это сорок лир, ого! Ho они нашли, что этого мало, и двадцать пять тысяч таких же, как они,
согласились с ними — этого мало для человека, который хочет хорошо жить…
Он уверен, что в его детях развились и выросли скрытые мысли его сердца, он очень
гордится этим, но, зная, как мало люди верят сказкам, которые создают сами же они каждый
день, он молчит.
Лишь иногда старое емкое сердце переполняется думами о будущем детей, и тогда
старый Чекко, выпрямив натруженную спину, выгибает грудь и, собрав последние силы,
хрипло кричит в море, в даль, туда, к детям:
9
— Вальо-о!..
И солнце смеется, восходя всё выше над густой и мягкой водою моря, а люди с
виноградников отвечают старику:
— Ой-и!..

XXI

Скоро полночь.
В синем небе над маленькой площадью Капри низко плывут облака, мелькают светлые
узоры звезд, вспыхивает и гаснет голубой Сириус, а из дверей церкви густо льется важное
пение органа, и всё это: бег облаков, трепет звезд, движение теней по стенам зданий и камню
площади — тоже как тихая музыка.
Под ее торжественный ритм вся площадь, похожая на оперную декорацию, колеблется,
становясь то тесной и темной, то — просторной и призрачно светлой.
Над Монте-Соляро раскинулось великолепное созвездие Ориона, вершина горы пышно
увенчана белым облаком, а обрыв ее, отвесный, как стена, изрезанный трещинами, — точно
чье-то темное, древнее лицо, измученное великими думами о мире и людях.

9 Vaglio-o!.. — Смелее!.. (Итал.).