Page 59 - Сказки об Италии

Там, на высоте шестисот метров, накрыт облаком заброшенный маленький монастырь
и — кладбище, тоже маленькое, могилы на нем подобны цветочным грядам, их немного, и в
них, под цветами, — все монахи этого монастыря. Иногда его серые стены выглядывают из
облака, точно прислушиваясь к тому, что творится внизу.
По площади шумно бегают дети, разбрасывая шутихи; по камням, с треском рассыпая
красные искры, прыгают огненные змеи, иногда смелая рука бросает зажженную шутиху
высоко вверх, она шипит и мечется в воздухе, как испуганная летучая мышь, ловкие темные
фигурки бегут во все стороны со смехом и криками — раздается гулкий взрыв, на секунду
освещая ребятишек, прижавшихся в углах, — десятки бойких глаз весело вспыхивают во
тьме.
Взрывы раздаются почти непрерывно, заглушая хохот, возгласы испуга и четкий стук
деревянных башмаков по гулкой лаве; вздрагивают тени, взмывая вверх, на облаках пылают
красные отражения, а старые стены домов точно улыбаются — они помнят стариков детьми
и не одну сотню раз видели это шумное и немножко опасное веселье детей в ночь на
Рождество Христа.
Но чуть только выделится секунда тишины — снова слышен серьезный, молитвенный
гул органа, а снизу ему отвечает море глухими ударами волн о прибрежные камни и
шёлковым шорохом гальки.
Залив — точно чаша, полная темным пенным вином, а по краям ее сверкает живая нить
самоцветных камней, это огни городов — золотое ожерелье залива.
Над Неаполем — опаловое зарево, оно колышется, точно северное сияние, десятки
ракет и фугасов врываются в него, расцветают букетами ярких огней и, на миг остановясь в
трепетном облаке света, гаснут, — доносится тяжкий гул.
По всему полукругу залива идет неустанно красивая беседа огня: холодно горит белый
маяк неаполитанского порта и сверкает красное око Капо ди Мизена, а огни на Прочиде и у
подножия Искии — как ряды крупных бриллиантов, нашитые на мягкий бархат тьмы.
По заливу ходят стада белых волн, сквозь их певучий плеск издали доносятся
смягченные вздохи взрывов ракет; всё еще гудит орган и смеются дети, но — вот
неожиданно и торжественно колокол башенных часов бьет четыре и двенадцать раз.
Кончилась месса, из дверей церкви на широкие ступени лестницы пестрой лавою течет
толпа — встречу ей, извиваясь, прыгают красные змеи. Пугливо вскрикивают женщины,
радостно хохочут мальчишки — это их праздник, и никто не смеет запретить им играть
красивым огнем.
Немножко испугать солидного, празднично одетого взрослого человека, заставить его,
деспота, попрыгать по площади от шутихи, которая гонится за ним, шипя и обрызгивая
искрами сапоги его, — это такое высокое удовольствие! И его испытываешь только один раз
в год…
Чувствуя себя в ночь рождения Младенца, любившего их, королями и хозяевами
жизни, — дети не скупятся воздать взрослым за год их скучной власти минутами своего
веселого могущества: взрослые дяденьки тяжело подпрыгивают, увертываясь от огня, и
добродушно просят о пощаде:
— Баста! Эй, разбойники, — баста!
Спешно идут дзампоньяры — пастухи из Абруццы, горцы, в синих коротких плащах и
широких шляпах. Их стройные ноги, в чулках из белой шерсти, опутаны крест-накрест
темными ремнями, у двоих под плащами волынки, четверо держат в руках деревянные,
высокого тона рожки.
Эти люди являются на остров ежегодно и целый месяц живут здесь, каждый день
славословя Христа и богоматерь своей странной красивой музыкой.
Трогательно видеть их на рассвете, когда они, бросив шляпы к ногам своим, стоят пред
статуей мадонны, вдохновенно глядя в доброе лицо Матери и играя в честь ее невыразимо
волнующую мелодию, которая однажды метко названа была «физическим ощущением бога».
Теперь пастухи идут к яслям Младенца, он лежит в доме старика столяра Паолино, и