Page 63 - Сказки об Италии

Нунча в двадцать три года осталась вдовою с пятилетней дочерью на руках, с парой
ослов, огородом и тележкой, — веселому человеку не много нужно, и для нее этого вполне
достаточно. Работать она умела, охотников помочь ей было много; когда же у нее не хватало
денег, чтоб заплатить за труд, — она платила смехом, песнями и всем другим, что всегда
дороже денег.
Не все женщины были довольны ее жизнью, и мужчины, конечно, не все, но, имея
честное сердце, она не только не трогала женатых, а даже часто умела помирить их с
женами, — она говорила:
— Кто разлюбил женщину — значит, он не умеет любить…
Артур Лано, рыбак, который юношей учился в семинарии, готовясь быть священником,
но потерял дорогу к сутане и в рай, заблудившись в море, в кабачках и везде, где весело, —
Лано, великий мастер сочинять нескромные песни, сказал ей однажды:
— Ты, кажется, думаешь, что любовь — наука такая же трудная, как богословие?
Она ответила:
— Наук я не знаю, но твои песни — все.
И пропела ему, толстому, как бочка:

Это уж так водится:
Тогда весна была —
Сама богородица
Весною зачала.

Он, разумеется, хохотал, спрятав умные глазки в красный жир своих щек.
Так и жила она, радуясь сама, на радость многим, приятная для всех, даже ее подруги
примирились с нею, поняв, что характер человека — в его костях и крови, вспомнив, что
даже святые не всегда умели побеждать себя. Наконец, мужчина — не бог, а только богу
нельзя изменить…
Лет десять сияла Нунча звездою, всеми признанная первая красавица, лучшая танцорка
квартала, и, будь она девушкой, — ее, конечно, выбрали бы королевой рынка, чем она и
была в глазах всех.
Даже иностранцам показывали ее, и многие из них очень желали беседовать с нею
наедине, — это всегда смешило ее до упада.
— На каком языке будет говорить со мною этот сто раз выстиранный синьор?
— На языке золотых монет, дурочка, — убеждали ее солидные люди, но она отвечала:
— Чужим я не могу продать ничего, кроме лука, чесноку, помидоров…
Были случаи, когда люди, искренно желавшие ей добра, говорили с нею очень
настойчиво:
— Какой-нибудь месяц, Нунча, и — ты богата! Подумай хорошо над этим, вспомни,
что у тебя есть дочь…
— Нет, — возражала она, — я люблю мое тело и не могу оскорбить его! Я знаю, —
стоит только один раз сделать что-нибудь нехотя, и уже навсегда потеряешь уважение к
себе…
— Но — ведь ты не отказываешь другим!
— Своим, и — когда хочу…
— Э, что такое — свои?
Она знала это:
— Люди, среди которых выросла моя душа и которые понимают ее…
Но все-таки у нее была история с одним форестьером из Англии, — очень странный,
молчаливый человек, хотя он хорошо знал наш язык. Молодой, а волосы уже седые, и
поперек лица — шрам; лицо — разбойника, глаза святого. Одни говорили, будто бы он
пишет книги, другие утверждали, что он — игрок. Она даже уезжала с ним куда-то в
Сицилию и возвратилась очень похудевшей. Но он едва ли был богат, — Нунча не привезла