Page 67 - Герой нашего времени

– Грушницкий! – сказал я, – еще есть время; откажись от своей клеветы, и я тебе прощу
все. Тебе не удалось меня подурачить, и мое самолюбие удовлетворено; – вспомни – мы были
когда-то друзьями…
Лицо у него вспыхнуло, глаза засверкали.
– Стреляйте! – отвечал он, – я себя презираю, а вас ненавижу. Если вы меня не убьете, я
вас зарежу ночью из-за угла. Нам на земле вдвоем нет места…
Я выстрелил…
Когда дым рассеялся, Грушницкого на площадке не было. Только прах легким столбом
еще вился на краю обрыва.
Все в один голос вскрикнули.
– Finita la comedia! [ 34 ] – сказал я доктору.
Он не отвечал и с ужасом отвернулся.
Я пожал плечами и раскланялся с секундантами Грушницкого.
Спускаясь по тропинке вниз, я заметил между расселинами скал окровавленный труп
Грушницкого. Я невольно закрыл глаза… Отвязав лошадь, я шагом пустился домой. У меня на
сердце был камень. Солнце казалось мне тускло, лучи его меня не грели.
Не доезжая слободки, я повернул направо по ущелью. Вид человека был бы мне
тягостен: я хотел быть один. Бросив поводья и опустив голову на грудь, я ехал долго, наконец
очутился в месте, мне вовсе не знакомом; я повернул коня назад и стал отыскивать дорогу; уж
солнце садилось, когда я подъехал к Кисловодску, измученный, на измученной лошади.
Лакей мой сказал мне, что заходил Вернер, и подал мне две записки: одну от него,
другую… от Веры.
Я распечатал первую, она была следующего содержания:
«Все устроено как можно лучше: тело привезено обезображенное, пуля из груди вынута.
Все уверены, что причиною его смерти несчастный случай; только комендант, которому,
вероятно, известна ваша ссора, покачал головой, но ничего не сказал. Доказательств против
вас нет никаких, и вы можете спать спокойно… если можете… Прощайте…»
Я долго не решался открыть вторую записку… Что могла она мне писать?.. Тяжелое
предчувствие волновало мою душу.
Вот оно, это письмо, которого каждое слово неизгладимо врезалось в моей памяти:
«Я пишу к тебе в полной уверенности, что мы никогда больше не увидимся. Несколько
лет тому назад, расставаясь с тобою, я думала то же самое; но небу было угодно испытать меня
вторично; я не вынесла этого испытания, мое слабое сердце покорилось снова знакомому
голосу… ты не будешь презирать меня за это, не правда ли? Это письмо будет вместе
прощаньем и исповедью: я обязана сказать тебе все, что накопилось на моем сердце с тех пор,
как оно тебя любит. Я не стану обвинять тебя – ты поступил со мною, как поступил бы всякий
другой мужчина: ты любил меня как собственность, как источник радостей, тревог и печалей,
сменявшихся взаимно, без которых жизнь скучна и однообразна. Я это поняла сначала… Но
ты был несчастлив, и я пожертвовала собою, надеясь, что когда-нибудь ты оценишь мою
жертву, что когда-нибудь ты поймешь мою глубокую нежность, не зависящую ни от каких
условий. Прошло с тех пор много времени: я проникла во все тайны души твоей… и
убедилась, что то была надежда напрасная. Горько мне было! Но моя любовь срослась с
душой моей: она потемнела, но не угасла.
Мы расстаемся навеки; однако ты можешь быть уверен, что я никогда не буду любить
другого: моя душа истощила на тебя все свои сокровища, свои слезы и надежды. Любившая
раз тебя не может смотреть без некоторого презрения на прочих мужчин, не потому, чтоб ты
был лучше их, о нет! но в твоей природе есть что-то особенное, тебе одному свойственное,
что-то гордое и таинственное; в твоем голосе, что бы ты ни говорил, есть власть непобедимая;
никто не умеет так постоянно хотеть быть любимым; ни в ком зло не бывает так

34 Комедия окончена! (итал.)