Page 127 - Мертвые души

стороны сделал запрос: [а. а потом прибавил] “А Воробья зачем приписали в записку?”

“Какого Воробья?” спросил Собакевич.

“Вот какого! Будто не знаете. Бабу-то: Елисавету Воробей; я ее вычеркнул”.

“А нет”, сказал Собакевич: “я не приписывал [никакой] Елисаветы Воробей”.

“Да ведь там же стоит, я вам покажу”.

“А нет, не стоит”, отвечал Собакевич: “нет, не стоит. А между, как-нибудь по ошибке —
это другое дело. По ошибке — так против этого и спорить нельзя, ибо человек так создан,
чтобы ошибаться”.

“Сегодня нет дождя”, продолжал он уже вслух и подошедши к окну: “хорошее время для
посевов”.[Вместо “А потом ~ посевов”: Собакевич в ответ на это оборотился к окну и сказал:
“Сегодня нет дождя. Хорошее время для посевов”. Этот текст ошибочно остался
незачеркнутым. На полях запись: какую бабу Eлиcaвету Воробья, — сказал Собакевич с таким
видом, как будто впервой слышал это имя. ]

“Ну”, сказал председатель, когда всё было кончено: “теперь остается только вспрыснуть
покупочку”.

“Я готов”, сказал Чичиков: “Остается вам только назначить время. [одну-другую
бутылочку] Это был бы грех с моей стороны, если бы для этакого приятного общества да не
раскупорить другую-третью бутылочку”.[одну-другую бутылочку]

“Нет, зачем вам тратиться”,[Нет, зачем же вам издерживаться] сказал председатель. “Это
наша обязанность. Вы у нас гость. Нам должно угощать. Знаете ли что, господа: покамест что,
а мы вот так, как есть, вчетвером, отправимтесь-ка к полицмейстеру. Он у нас чудотворец: ему
стоит только мигнуть, проходя мимо рыбного ряда или винного погреба, так мы, знаете ли как
закусим! Да при этой оказии и в вистишку”.

Гости совершенно согласились с председателем и все четверо отправились к
полицмейстеру, и присутствие кончилось двумя часами ранее положенного времени, на что,
кажется, ни один из чиновников не рассердился: ни начальники, ни подчиненные. [“на что ~
ни подчиненные” вписано. ] Полицмейстер точно был чудотворец: как только услышал в чем
дело, в ту ж минуту кликнул квартального, бойкого малого в лакированных ботфортах и,
кажется, не более, как два слова, шепнул ему на ухо, да прибавил только: [кажется всего
каких-нибудь два слова шепнул только ему на ухо да прибавил] “понимаешь?” — А уж там, в
другой комнате, в продолжении того времени как гости резалися в вист, появились на столе
белуги, осетры, семги, балыки, икры: свеже просольная, паюсная, селедки, севрюжки, сыры и
бог знает сколько всякой всячины. Полицмейстер был, можно сказать, некоторым образом,
отец и благотворитель в городе. Среди граждан он был как в родной семье. В лавки и в
гостиный двор наведывался как в собственную кладовую. Он получал вдвое более доходов,
чем его предшественник, но при всем том заслужил любовь всего города. Купцы первые его
очень любили, особенно за то, что не горд. И точно, он крестил у них детей, кумался и хоть
драл бесчеловечно, но как-то чрезвычайно ловко: [но как-то умел хорошо вести] и по плечу
потреплет, и засмеется, и чаем напоит, пообещается и сам притти поиграть в шашки,
расспросит обо всем: как делишки, чту и как; если узнает, что детеныш как-нибудь заболел, и
лекарство присоветует — словом, молодец. Поедет на дрожках, и порядок даст, а между тем и
словцо промолвит тому-другому: [и порядок даст, и тому-другому словцо] “Что Михеич —