Page 180 - Мертвые души

одинешенек разве где-нибудь в окошке брезжит огонек: мещанин ли городской тачает свою
пару сапогов, пекарь ли возится в печурке — что до них! А ночь! Небесные силы, какая ночь
совершается в вышине![А ночь! Какая ночь деется в вышине!] А воздух! А небо, далекое,
высокое, там, в недоступной глубине своей раскинувшееся так необъятно, звучно-ясное… Но
дышит свежо в самые очи холодное дыхание ночи и убаюкивает тебя, и вот уже
дремлешь[Вместо “раскинувшееся ~ дремлешь”: так необъятно раскинувшееся, так почти
звучно-ясное!.. Свежо дышит в лицо тебе дыхание ночи и убаюкивает тебя, и дремлешь ты] и
забываешься, и храпишь, и ворочается сердито, почувствовав на себе тяжесть, бедный
прижавшийся в углу сосед. Проснулся — и уже опять[Проснулся — уже опять] перед тобою
поля и степи; нигде ничего, везде пустырь, всё открыто. Верста с цыфрой летит тебе в очи;
занимается утро; на побелевшем холодном небосклоне[на побледневшем небосклоне] золотая
полоса. Свежйе и хлеще становится ветер, [Свежее и хлеще ветер] покрепче в теплую
шинель… Какой славный холод! Какой чудный обнимающий вновь тебя сон! Толчек — и
опять проснулся: на вершине неба солнце. “Полегче, легче”, слышишь голос; телега
спускается с кручи; внизу плотина широкая и широкий ясный пруд, сияющий, как медное дно,
перед солнцем, деревня, избы рассыпались на косогорье, как звезда блестит крест[Вместо “как
~ крест”: блестящей звездою крест] сельской церкви в стороне, болтовня мужиков и желанный
аппетит[и чертовский аппетит] в желудке. Боже, как ты хороша подчас далекая-далекая
дорога! Сколько раз, как погибающий и тонущий я хватался за тебя, и ты всякий раз меня
великодушно выносила и спасала. А сколько родилось в тебе чудных замыслов, поэтических
грез, сколько перечувствовалось дивных впечатлений… Но и друг наш Чичиков чувствовал в
это время не вовсе прозаические грезы. А посмотрим, чту он чувствовал. Сначала он не
чувствовал ничего и поглядывал[ничего; он поглядывал] только изредка назад, желая
увериться, точно ли выехал[назад, как бы желая увериться, действительно ли он выехал] из
города; но, когда[но после, когда] увидел, что город уже давно скрылся, что ни шлахбаума, ни
кузниц, ни всего того, что находится вокруг городов, не было видно, и даже белые[и белые]
верхушки каменных церквей давно спрятались, он занялся только своей ездою, посматривал
покойнее направо и налево, и город N как будто бы не был вовсе или он проезжал его бог знает
в какое давнее время. [как будто бы не был, как будто бы бог знает в какое давнее время он
проезжал его и видел. ] Иногда только[Иногда только в самых беглых чертах] в необъемной
картине, в сжатых рамках и в уменьшенном виде представлялись ему городское общество,
губернатор, бал, висты до петухов, осетрина, белуга, гостиница, странное смущение и
конфузное свидание с чиновниками, но всё это становилось [всё] бледнее, бледнее,
[губернатор и бал, остряк почтмейстер, медведь Собакевич, сахар Манилов [подлец],
гостиница, вечные висты до петухов, осетрина, белуга, шампанское, Ноздрев, объятия и слова:
почтеннейший Павел Иванович, но всё это отражалось в памяти его бледнее и бледнее]
подобно последним оттискам какой-нибудь яркой гравюры. Или тем ярким пятнам, которые
[долго беспрестанно носятся перед нашими глазами] мерещатся в глазах наших после того,
как мы глядели пристально [и долго] на понизившееся и утонувшее в [великолепном блеске]
невыносимом блистании солнце. Долго еще отпечатываются горячо и ярко эти пятна[Над
строкой начато: Эти пятна носятся перед нами] на всем, что ни видит глаз наш: на полях,
озарённых вечерним блеском, с проснувшимся шумом насекомых, с приподнявшимися
тоненькими стебельками, увенчанными яркими искрами полевых тонких цветов, на
красноватой пыльной дороге, на старенькой крыше сельской лачуги, обросшей дикой
полынью, на складывающейся скирде свежего сена, [издающего благоуханный запах на всё
поле] и на мужиках, подымающих его на вилы, словом, на всем круглятся и носятся эти пятна,
сначала раскаленные и яркие, потом бледнее и бледнее и, наконец, уже потухнувшие они всё
еще носятся перед глазами нашими, темнея, как свинцовые пули. Но и их уже нет и стоит один
<2 нрзб.> только свежеющий воздух да тонкий чудесный запах [свежего сена] скошенной
[высохшей] травы, несущийся по всему полю. Наконец Чичиков перестал вовсе думать, стал
слегка закрывать глаза и склонять голову к подушке. Автор признается, что этому даже
отчасти рад, находя таким образом случай поговорить о своем герое, ибо доселе, как читатель