Page 189 - Мертвые души
P. 189

потом  еще  прибавил:  “Вот,  мол,  что!”  Хотя  он  срезал  и  уничтожил  его  совершенно,
               обративши таким образом на него самого приданное название и хотя выражение “Вот, мол,
               что” могло иметь сильное значение, но, не удовольствуясь этим, он послал тот же час на него
               тайный донос. Впрочем, говорят, что и без того произошла у них сильная ссора за какую-то
               крепостную  душу  женского  пола,  крепкую  бабенку  с  свежими  щеками,  как  выражались
               таможенные чиновники, что будто даже были подкуплены люди несколько поизбить нашего
               героя под вечер в темном переулке, но что будто бы крепкою бабенкой не воспользовался ни
               Чичиков,  ни  другой  чиновник,  а  воспользовалось  лицо  совершенно  постороннее,  какой-то
               штабс-капитан Пономарев. Автор признается, что не охотник вмешиваться в семейные дела,
               ниже в те, которые имеют вид семейных, и потому не может сказать наверно, как было дело.
               Впрочем, во всяком случае настоящего толку было бы весьма трудно добраться и потому он
               оставляет  досочинить  тем  из  читателей  или  читательниц,  которые  чувствуют  уже  к  этому
               особенное  влечение.  Таким  образом  тайные  сношения  с  контрабандистами  сделались
               открытыми. Статский советник, хотя и сам пропал, но рад был, что упек хоть своего товарища.
               Обоих, как водится, взяли под суд и отставили от службы. Статский советник по русскому
               обычаю с горя запил, но надворный устоял; он пустил опять в ход оборотливость своего ума,
               ловкость и  кое-какие  запасные  тысяченки,  и так  как  люди  слабы,  а  деньги  хоть  и  мелкая
               вещица,  но  весу  довольно,  то  ему  удалось,  по  крайней  мере,  обработать  так,  что  его  не
               отставили  с таким  бесчестием,  как товарища.  Но  уж  ни  капиталу,  ни  разных  заграничных
               вещиц,  словом,  ничего  не  осталось  нашему  герою.  На  всё  это  нашлись  другие  охотники.
               Удержалось у него тысяченок десять кровных, которые он прятал на черный день в таком
               месте, куда не могли докопаться, да дюжины две голландских рубашек, да небольшая бричка,
               в какой ездят холостяки, да два крепостных человека, кучер Селифан и лакей Петрушка, да
               таможенные  чиновники,  движимые  сердечною  добротою,  оставили  ему  четыре  или  пять
               кусков мыла для сбережения свежести и белизны щек — вот и всё. Итак, вот какого рода было
               положение нашего героя. Это называл он “потерпеть по службе за правду”. Читатель мог бы,
               конечно, подумать, что, после таких испытаний и превратностей судьбы, тревог и жизненного
               горя, он удалится в какое-нибудь мирное захолустье уездного городишки и кое-как своими
               кровными  десятью  тысяченками  будет  наслаждаться  небольшими  удовольствиями  жизни:
               напиться чаю с каким-нибудь капитан-исправником да выглянуть в ситцевом халате подчас из
               окна низенького деревянного домика на какого проезжающего, которого нашлет бог раз в год
               для доставления разнообразия уездному жителю, и проведет таким образом век не шумный,
               но, в своем роде, может быть тоже не бесполезный. Но так не случилось. Надобно отдать
               справедливость,  Чичиков  был,  точно,  человек  с  характером.  После  всех  этих  неудач  и
               неприятностей,  которые  достаточны  охладить  всякого,  страсть  к  приобретению  в  нем  не
               угасла ни мало. Он был в досаде, в горе, роптал на весь свет, сердился на несправедливость
               судьбы, негодовал на несправедливость людей, а всё, однако же, не мог никак оставить цели, к
               которой неслись его помышления. В этом отношении он был сущий немец и одарен щедро той
               добродетелью, которой недостает у русского человека, именно, терпением. Он рассуждал, и, в
               самом деле, в рассуждениях его видна была некоторая сторона справедливости: “Почему же”,
               говорил  он:  “мне  одному  такое  несчастие?  Почему  же  другие,  которые  приобретают  и
               наживаются  тоже  пополам  с  грехом,  а  иногда  и  совсем  с  грехом,  почему  же  другие
               приобретают  и  вес  и  зна<чительность>,[На  этом  слове  обрывается  текст  рукописи,
               написанной  переписчиком.  Далее  вшиты  десять  листов  (автограф),  заменившие
               несохранившиеся  листы.  ]  уважение,  проводят  остаток  дней  честно  в  кругу  семейства,  в
               совершенном изобилии и благополучии. Чем я хуже других, зачем же я несчастнее других,
               ведь  я  приобретал  так  же,  как  и  другие,  [конечно]  может  быть,  разве  только  другими
               [средствами]  способами.  Но,  однако  ж,  никому  не  причинил  я  вреда.  Никого  не  сделал  я
               несчастным, никто не пострадал от меня: я не ограбил вдову, я не пустил кого-либо по миру в
               одной рубашке, как делают весьма многие”. (Герой наш пропустил кое-какие уроны, которые
               претерпела казна, но у нас, впрочем, составилось мнение, что казна богата.) “За что же я один
               должен пить горькую чашу, тогда как другие благоденствуют и наслаждаются всеми благами
   184   185   186   187   188   189   190   191   192   193   194