Page 193 - Мертвые души

называется богатырь, и двадцатилетняя плечистая натура его поминутно оказывала
расположение разгуляться. Как-то ничего не мог он сделать слегка, но всё или спина у
кого-нибудь трещит или кто-нибудь появится с болдырем в лице. В доме всё, начиная от
ключницы до дворовой собаки, бежало[а. бежали от него] прочь, еще издали его завидев, даже
собственную кровать изломал он в куски. — “Да”, говаривал всегда Пист Пистович, когда
доходили до[В подлиннике: на] него жалобы на его сына. — “Нужно бы, нужно пожурить
Феописта Пистовича, да ведь сделать-то как это? Наедине ведь его не пристыдишь, уж я
пробовал, а человек он честолюбивый; если бы укорить его при другом, а при другом-третьем
скажем — весь город узнает. Пусть уж так его остается собакой, ведь не он же один: у Степана
Прохорыча похуже сынишка”. И довольный таким умным решением отец отправлялся вновь
по комнате рассуждать о странности рождения зверя, разнообразя свои рассуждения разными
приходящими на ум сметливыми замечаниями и запросами, например: а любопытно бы знать,
как бы толста была скорлупа яйца, если бы, положим, слон родился в яйце; ведь должна быть
очень толста, пушкой не прошибешь; а лучше, я полагаю, выдумать какое-нибудь новое
огнестрельное орудие. Так протекала жизнь сих двух[а. жизнь этих двух] обитателей одного
скромного уголка России, жизнь, конечно, не бесконечная, потому что прислужилась теперь
автору ответом на мудрое обвинение, которое, вероятно, будет со стороны так называемых
патриотов. Но нет, не патриотизм и не первое чувство[а. Далее начато: подвинуть] причиною
ваших обвинений; знаю я вас, мои некоторые почтенные читатели. Другое скрывается под тем
и другим. Всё скажу я вам, ибо кто же скажет вам правду, как не автор. Вы боитесь глубоко
устремленного взора, вы страшитесь сами устремить на что-нибудь глубокий взор. Вы любите
по всему скользнуть недумающими глазами, вы посмеетесь может быть от души над
Чичиковым, может быть даже, чего доброго, похвалите автора, скажете: а однако же плут
кое-что верно схватил. И каждый из вас после этого с удвоившейся гордостью обратится к
себе, самодовольная усмешка сохранится в лице его, и усмехнувшись он прибавит: а ведь в
самом деле престранные и пресмешные бывают люди в некоторых провинциях, да и подлецы
притом не малые. А кто из вас святого христианского смиренья углубит во внутрь
собственной души сей тяжелый допрос: “А нет ли во мне какой-нибудь части Чичикова?” Как
бы не так, а вот попробуй, пройди только в это время мимо вас какой-нибудь ваш же знакомый
среднего росту, имеющий чин ни очень большой, ни очень малый, вы в ту же минуту толкнете
под руку соседа, сказав ему, чуть не фыркнувши от смеха: “Смотри, вон Чичиков, Чичиков
пошел”, и потом как ребенок, позабыв всякое приличие, [а. Далее начато: свойств<енное>]
должное вашим летам и званию, побежите за ним следом, поддразнивая его сзади как ребенок
и произнося в полголоса: Чичиков, Чичиков, Чичиков.

Но мы стали, кажется, говорить довольно громко и позабыли, что герой наш, который
спал во всё то время, как рассказывалась его повесть, уже давно проснулся и, стало быть легко
статься, может услышать так часто повторяемую его фамилию. Автор должен предуведомить
читателя, что герой наш человек очень обидчивый и всегда бывает недоволен, если о нем
изъяснятся как-нибудь неуважительно или просто скажут что-нибудь такое, которое может
уронить вес и значение его в свете. Читателю, конечно, с полугоря, рассердится ли он на него
или нет, но что до автора, то он никак не должен ссориться с своим героем. Как бы то ни было,
еще не мало пути и дороги нужно им пройти вместе рука об руку. Две части впереди, это не
безделица.

“Эххе хе! Что ж ты?” сказал Чичиков Селифану. “Ты!”

“Что?” сказал Селифан медленным голосом.

“Как, что? гусь ты! как ты едешь? Ну же, потрогивай!”

И в самом деле Селифан давно уже ехал, зажмурив[а. зажмуривая] глаза, изредка только