Page 192 - Мертвые души
P. 192

упоительное, восторженное, вечно зовущее[упоительное, чудное] в сем влечении. И у автора,
               пишущего сии строки, есть страсть, — страсть заключать в ясные образы приходящие к нему
               мечты и явления в те чудные минуты, когда, вперивши очи в свой иной мир, несется он мимо
               земли и в оных чудесных минутах, нисходящих к нему в его бедный чердак, заключена вся
               жизнь его и, полный благодарных слез за свой небесный удел, не ищет он ничего в сем мире,
               но  любит  свою  бедность  сильно,  пламенно,  как  любовник  любит  свою  любовницу.  Но
               читатель [и] сему не поверит, и в том он прав: всякой есть господин и властен верить и не
               верить.  Разнообразны,  бесчисленны  возникают  и  образуются  стремления  в  человеческих
               сердцах и чем они слепее, тем необходимо своеобразней и тем невероятней людям. Но почему
               не допустить Чичикову одной преобладающей страсти. Правда, в этом нельзя спорить, что в
               страсти к приобретениям есть что-то [такое] отталкивающее, то есть, конечно, если оно будет
               сообщено герою поэмы. В натуре — другое дело, в натуре ничего — и множество читателей
               оттолкнутся, и уже невольная грусть овладела душою автора. Не потому грустно, не потому
               тяжело, что будут недовольны Чичиковым, что не понравится герой поэмы нашей, но потому
               грустно  и  тяжело,  что  живет  в  душе  такая  верная,  неизменяющаяся  уверенность,  что  тем
               самым  героем,  тем  же  самым  Чичиковым  были  бы  довольны  читатели.  Не  загляни  автор
               поглубже в его душу, не шевельни на дне ее того, что ускользает невидимо и прячется от света
               [а  что  прячется  под  маску],  не  обнаружь  сокровеннейших  его  мыслей,  которых  никакому
               другу  не  поверяет  человек,  а  покажи  его  таким,  каким  он  показался  всему  городу  NN,
               Манилову и многим другим помещикам, — и все были бы радешеньки и приняли бы его за
               интересного человека. Нет нужды, что ни лицо ни фигура не остались отточенными в головах
               их, что он не мечется перед глазами, как живущий человек, зато по окончании чтения они не
               растревожены  ничем,  душа  их  была  покойна  и  они  могут  обратиться  вновь  к  мирным
               занятиям,  то  есть  сесть  за  вист,  побежать  с  неразвлеченным  вниманием  выбрать  из
               принесенных магазинной девушкой коробов именно что гармонирует более всего с головным
               убором и цветом волос, и знает он вас много, мои почтенные читатели, вам бы хотелось чтоб
               вас убаюкивали <как> ребенка, вам бы не желалось, чтоб обнаруживали пред вами бедность
               жизни, ничтожные страстишки и много много того, чего так много на свете. Зачем, говорите
               вы, изображать всё это и обращать в неизгладимые строки, к чему это, разве мы не знаем сами,
               что есть много презренного и глупого в жизни. И без того случается нам часто видеть то, что[а.
               видеть то, что бы не хотелось видеть] вовсе не утешительно видеть. Лучше нам представлять
               что-нибудь хорошее, [а. что-нибудь утешительное] пусть лучше мы позабудемся и вы похожи
               с  вашим[а.  похожи  с  рассуждениями  вашими]  стремлением  позабыться  на  помещика,
               которому пришел докладывать прикащик, что та и другая часть в хозяйстве идут совершенно
               плохо  и  что  если  он  сам  не  обратит  на  это  внимания  и  пожертвует  на  поправление  хотя
               половину из принесенного оброка, так скоро и поправить нельзя будет. Да зачем, брат, ты
               говоришь мне это? — отвечает помещик, — ведь я и без тебя знаю, что всё идет дурно. Да дай
               мне по крайней мере позабыться, я по крайней мере тогда счастлив, я не слышу ничего этого.
               И вот те деньги, которые хоть сколько-нибудь поправили бы дело, идут на разные средства
               для приведения себя в забвение. А там вдруг неожиданным образом продают его именье с
               аукциона, и пошел помещик в одном леггом сертучке забываться по миру с душою, готовой от
               крайности  на  все  низости.  Еще  будет  на  автора  одно  обвинение[а.  Далее  начато:  и  это
               обвинение бу<дет>] и найдутся так называемые патриоты, которые скажут: да ведь это всё
               наше, ведь это всё грехи русские, хорошо ли выставлять их, а что скажут и подумают о нас
               иностранцы.  Ну,  против  подобного  мудрого  обвинения  автор  признается,  что  даже  не
               находится и отвечать. Видно придется ему вместо ответа привести двух обитателей одного
               незаметного уголка России Писта Пистовича и сына его Феописта Пистовича. Пист Пистович
               был характера самого кроткого, какой когда-либо был видыван в человеке. [Всю] жизнь свою
               он провел то, что называется халатным образом, состоявшую в беспрерывном хождении по
               комнате, в курении трубки и в постоянном размышлении об одном предмете, хотя, конечно,
               несколько  странном.  Именно  почему  зверь  родится  нагишем,  а  не  так,  как  птица,  т. е.  не
               вылупливается так, как птица из яйца. Феопист Пистович был, напротив, то, что по-русски
   187   188   189   190   191   192   193   194   195   196   197