Page 194 - Мертвые души
P. 194

потряхивал  он  с  просонков  вожжами  по  бокам  тоже,  казалось,  дремавших  лошадей,  а  с
               Петрушки  уже  давно  нивесть  в  каком  месте  слетел  с  головы  картуз,  и  он  со  своих  козел
               опустился  весь  совершенно  назад,  уткнувши  свою голову  в  колено  Чичикову,  так  что  тот
               должен был дать ей щелчка. Селифан приободрился и, несколько отшлепавши по спине серого
               коня,  после  чего  тот  пустился  рысцей,  да  помахнувши  сверху  кнутом  на всех,  примолвил
               тонким  певучим  голоском:  “Не  бойся”.  Лошадки  расшевелились  и  понесли,  как  пух
               легонькую  бричку.  Селифан  только  помахивал  да  покрикивал:  “Эх,  эх,  эх!”,  плавно
               подскакивая на козлах, по мере того как тройка то взлетала на пригорок, то неслася духом с
               пригорка, которыми была усеяна вся столбовая дорога, стремившаяся мягким чуть заметным
               накатом вниз. Чичиков только улыбался, слегка подлетывая на своей кожаной подушке, ибо
               любил быструю езду, и какой же русской не любит быстрой езды. Его ли душе, стремящейся
               закрутиться, загуляться и позабыться, не любить. Что восторженно-чудное[а. Что чудное] в
               ней слышится? Кажись, неведомая сила подхватила тебя на крыло к себе, и сам летишь и всё
               летит: летят версты, летят навстречу купцы на облучках своих кибиток, летит с обеих сторон
               лес с темными строями елей и сосен, с топорным стуком и вороньим криком, летит вся дорога
               нивесть куда в пропадающую даль, и что-то страшное заключено в сем быстром мелькании
               всего, когда видишь, как не успевает означиться пропадающий предмет. Только над головой
               небо, далекие тучи да продирающийся месяц кажутся недвижимы. Эх, тройка! птица тройка,
               кто тебя выдумал? Знать, у бойкого народа ты могла только родиться, в той земле, что не
               любит шутить, а ровнем гладнем разметнулась на полсвета да и ступай считать версты, пока
               не зарябит тебе в очи. И не хитрой, кажись, дорожный снаряд, не железным схвачен винтом, а
               наскоро живьем отработал тебя с одного топора ярославский мужик не в немецких ботфортах.
               Ямщик только всего борода да тулуп да рукавицы и сидит чорт знает на чем, а привстал да
               замахнул рукой, да затянул песню — кони вихрем, спицы в колесах смешались в один гладкой
               круг;  только  дрогнула  дорога  да  вскрикнул  в  испуге  остановившийся  пешеход,  и  вот  она
               понеслась, понеслась, понеслась. И вот уже вдали видно только, что пылит и сверлит воздух.
               Не так ли и ты, Русь, что бойкая необгонимая тройка, несешься? Дымом дымится под тобою
               дорога, гремят мосты, всё отстает и остается назади. Остановился пораженный божьим чудом
               созерцатель: не молния ли это, сброшенная с неба? Что значит это наводящее ужас движение и
               что за неведомая сила [заключена] в сих невиданных светом. Эх, кони, кони, что за кони,
               вихри ли сидят в ваших гривах, чуткое ухо горит в каждой мышце вашей и теле. Заслышали с
               вышины  знакомую  песню.  Дружно  напрягли  разом  медные  груди  и,  почти  не  тронув
               копытами земли, превратились в одни вытянутые линии, летящие по воздуху, и[а. и Русь]
               мчится  вся  вдохновенная  богом…  Русь,  куда  ж  несешься  ты?  Дай  ответ!  Не  дает  ответа.
               Чудным звоном заливается колокольчик, гремит и становится ветром разорванный в куски
               воздух.  Летит  мимо  всё,  что  есть на  земле  и  полях,  постораниваются  и  дают  тебе  дорогу
               другие народы[а. чужие народы] и государства.

                            ПОВЕСТЬ О КАПИТАНЕ КОПЕЙКИНЕ <Цензурная редакция>

                     После кампании двенадцатого года, судырь ты мой, — так начал почтмейстер, несмотря
               на то, что в комнате сидел не один сударь, а целых шестеро, — после кампании двенадцатого
               года, вместе с ранеными прислан был и капитан Копейкин. Пролетная голова, привередлив
               как  чорт,  побывал  и  на  гауптвахтах  и  под  арестом,  всего  отведал.  [а.  Пролетная  голова,
               привередлив как чорт. Побывал уж понимаете на веку своем и на гауптвахте и под арестом, уж
               давно  бы  его  в  некотором  роде  выключили  от  службы,  но  военное  время,  понимаете  <2
               стерто> эдакой сорванец; б. Пролетная ~ чорт, уж и на гауптвахте побыл, всего отведал. ] Под
               Красным ли, или под Лейпцигом, только, можете вообразить: ему оторвало руку и ногу. Ну,
               тогда еще не успели сделать[не сделано было (зач. ценз.)] насчет раненых никаких, знаете,
               эдаких распоряжений;[никаких распоряжений] этот какой-нибудь инвалидный капитал был
               уже заведен, можете представить себе, в некотором роде после. [гораздо после (зач. ценз.)]
               Капитан  Копейкин  видит:  нужно  работать  бы,  только  рука-то  у  него,  понимаете,  левая.
   189   190   191   192   193   194   195   196   197   198   199